Лед Бомбея
Шрифт:
Истина все-таки, наверное, заключается в том, что я не хотела пускать Миранду обратно в свою жизнь. Навсегда освободившись от семейных связей, теперь я могла творить себя только из настоящего, не оглядываясь на прошлое. Я могла даже переписывать свое прошлое, как это часто делают политики. Совсем нетрудно и вполне безопасно оказалось просто оборвать все связи раз и навсегда.
И, вероятно, подтекст моего письма Миранда поняла, потому что следующее письмо пришло только спустя несколько недель. В тот самый день, когда я отправлялась в трехнедельную поездку по Англии для съемок большой передачи о происшествиях на транспорте, я получила от нее письмо, в котором
Помнишь, как я боялась воды и как ты учила меня плавать в ванне? Помнишь то лето, когда ты учила меня плавать уже по-настоящему? Здесь сейчас так жарко, и единственное, к чему постоянно возвращаются мои мысли, – это вода. Смешно, но вода ассоциируется у меня с беременностью. Уже целых четыре недели я не видела евнуха. Забудь, что я писала тебе раньше. Нет никакой необходимости приезжать сюда и спасать меня.
С любовью,
Миранда.
Каким-то неловким почерком с краю сестра добавила постскриптум. В нем угадывалось что-то от той, ушедшей в прошлое Миранды, как угадываются на песке очертания рисунка, уже смытого морской волной.
P.S. Если ты все-таки приедешь в Бомбей, мы сможем снова вместе поплавать. В «Брич-Кэнди». Это бассейн, построенный англичанами, но сейчас им пользуются индийцы. Он построен в форме Индии. До разделения.
Это добавление пробудило во мне один из образов, давно ушедших в самые глубокие подвалы памяти. Два ребенка плывут под водой, взявшись за руки, общаясь между собой с помощью прикосновений, которые служат им особыми знаками. Пальцами пишут слова друг у друга на ладонях. Это Миранда и я в наше последнее лето, проведенное вместе. Мы плывем, как две сросшиеся амфибии с бамбуковыми палочками в качестве дыхательных трубок.
Что-то во мне с отвращением взирало на этот образ как на порождение глупой сентиментальности, но, когда я оторвала взгляд от письма, на щеках у меня были слезы. Такое, надо сказать, стало случаться все чаще и чаще после смерти отца. Я вожу камерой по лицу грузной старушки в фартуке из пластика, труп которой нашли только на третий день, или исследую географию тела наполовину обожженного пакистанца, одиноко жившего в сыром подвале и страдавшего от бурсита, и вдруг меня охватывает немыслимое чувство утраты, словно передо мной лежит кто-то, кого я знала лично.
– Вам необходимо взять отпуск, – сказал мне недавно босс. – Плохой симптом, когда буфет, набитый пачками «Вискаса» и черствым печеньем, вызывает почти истерику.
Пока он не заговорил, я не замечала слез. Заметив их, я с удивлением подумала: а кого же, собственно, я оплакиваю?
«Каким образом можно вернуть утраченные, затопленные земли Бомбея?» – задает вопрос мой старый номер «Бомбей айленд гэзетиа». Чтобы вернуть утраченные земли, нужно осушить прошлое, то, что ушло. А часть того, что всплывает в ходе осушения, не вызывает приятных эмоций и даже пугает. А порой и воняет. Чтобы оправдать все эти усилия по возвращению утраченного, земля должна быть большим дефицитом и действительно большой ценностью.
То же самое чувствовала я и по отношению к сестре, и к поездке в Индию. Сестра и Индия слились для меня в нечто единое.
Я потратила четыре недели
– Только подумайте об экзотических трупах, – убеждала я своего продюсера, зная, что цинизм для него – что-то вроде зонтика от эмоций. – Мачете, укусы кобр, ритуальные убийства.
Упоминание о ритуальных убийствах все решило. Остаток моих путевых расходов покрыл заказ Би-би-си на шесть радиопрограмм по истории тропических ураганов.
Но все это были только предлоги. Истинная цель моей поездки описана в постскриптуме последнего послания сестры. Я ехала в Бомбей, чтобы восстановить разорванную карту моей семьи. Вернуть ее к тому состоянию, в котором она пребывала до разделения. Меня влек сюда мой собственный муссон, не имевший ничего общего с разницей в температуре земли и моря в тропиках.
3
Два месяца назад моя сестра пошла к своему мужу с историей о евнухах, а неделю спустя на пляже Чоупатти находят тело хиджры, возможно, связанного с бомбейским киномиром. После этого на Чоупатти было совершено еще три таких же убийства. Эти смерти, естественно, могли и не иметь никакого отношения к внезапно пробудившемуся интересу моей сестры к евнухам, но слишком странной представлялась мне случайность такого совпадения.
Я приняла ванну и выпила чашку чая, а затем отправилась посмотреть на место преступления.
Следуя по тихим, пропитанным запахом пота улицам Бомбея, я как будто что-то искала среди осколков былых империй, какое-то ощутимое доказательство, что я тоже осколок этого мира. Было четыре часа утра, тот короткий промежуток времени перед рассветом, когда вся Индия спит, когда проститутки на Фолкленд-роуд наконец закрывают свои двери для всех, за исключением тех клиентов, что остаются с ними на всю ночь, а уличные обитатели заворачиваются в одеяла и сразу же напоминают ковры, свернутые и разложенные на продажу.
В этот час город принимает облик съемочной площадки, где все временно и неустойчиво. Даже пейзаж выглядит условной декорацией. Новые уродливые офисные здания, названные «Иль Палаццо» и «Акрополь 2000», не выдержали и двух лет муссонного климата. Еще недостроенные, но уже покрывшиеся пятнами плесени. Их возводят компании с абсурдными названиями: «Нью-Хейвен» и «Голиаф Дивелопментс». Возникает ощущение, что по завершении нынешнего экономического бума фасад Бомбея можно будет снять и перевезти в какое-нибудь другое место точно так же, как это делают с декорационными планшетами по окончании съемки. И тогда это место вернется к своим прежним владельцам – людям народности коли, которые, как и прежде, будут плавать в своих лодках-дхоу и ловить рыбу-браму; кокосовым пальмам, манговым деревьям и москитам – и распадется на те семь малярийных островов, разделенных заливом, что составляли его испокон века. Никаких семейных связей. Никаких воспоминаний о предках.
От моего здешнего предка осталась только память: в тот год, когда я родилась, его могила вместе со многими другими старыми британскими захоронениями была стерта с лица земли. Кладбище превратили в детскую площадку для богатых индийских семейств, живущих вдоль Морского проезда, обширного, отвоеванного у моря участка земли, простирающегося на запад.
Повернув на север по этому длинному проспекту, к рассвету я наконец достигла своей цели – пляжа Чоупатти. Здесь, пониже опустив микрофон «Сони», я стала пробираться к морю, чтобы записать его голос.