Лед Бомбея
Шрифт:
Впрочем, я выбрала его вовсе не из-за низкой квартирной платы. Все свои денежные сбережения я трачу на старые индийские миниатюры с изображением муссона, картинки, чем-то напоминающие сценическую декорацию для воображаемых входов и выходов в какой-то значительно более обширный мир. «Бесконечные богатства в маленькой комнате» – так художник Ходжкин назвал свою коллекцию. Крошечная рама заключает в себе обширные пространства и целые эпосы.
Итак, отнюдь не низкая квартирная плата привязывает меня к моему небоскребу, а простая мечта, что когда-нибудь, когда над Лондоном рассеется смог, когда ветер разгонит облака, когда автобус № 19 придет
Я отошла от окна студии Рэма и увидела, что он напряженно листает компьютерные страницы. В Лондоне Рэм работал звукорежиссером и был настоящим гением в своей профессии; он обладал чувством ритма эстрадного чечеточника и нюхом бульварного журналиста. Для меня так и осталась неразрешимой загадка, что заставило его вернуться сюда, на землю предков.
Впервые мы встретились на Би-би-си. Как-то зайдя к нему в его крошечную студию, я спросила о длине тех обрывков звукозаписывающей пленки, которые он прикреплял к стене. Он называл их «музеем пауз», набором всевозможных вариаций на тему тишины, от мгновения нерешительности двойного агента в радиотриллере до целых двух минут молчания в День поминовения.
– Две минуты живой тишины, – сказал он.
С помощью магической техники, заполнявшей его студию, Рэм перевел эти мгновения тишины в образы разноцветных графиков на экране монитора.
– Словно художник, рисующий звуком и решивший обменять малярную кисть на кисточку из соболиного волоса, – сказал он мне тогда.
Я послушала пленку, сделанную им в шутку для друзей, на которой телевизионный рекламный ролик был смонтирован с выступлением консервативного политика: «Наша политика – это... густая-густая пена. Голосуйте за консерваторов, мы отмоем все порочащие факты, не оставив ни пятнышка правды». Самое интересное то, что в этом монтаже не было заметно никаких стыков. На том этапе своей карьеры Рэм, как мне кажется, способен был наполнить хичкоковскими нюансами беседу о расписании поездов.
– Почему ты решил переехать сюда, Рэм?
Он оторвался от экрана компьютера, и с его лица исчезло прежнее напряжение.
– Моя дхарма, – произнес он, подражая интонации ученика гуру. – Исполнение обязательства по принятию должного лично для меня. С целью поддержания нравственного порядка во Вселенной.
– Чушь! Чушь! Чушь! Ты же сын преподавателя физики в Кембридже, твой брат занимается производством микрочипов в Бангалоре, индийской «Силиконовой долине».
– Мы, индийцы, – специалисты в нечеткой логике. Взгляни на философию индуизма, например. Тем не менее Индия на подъеме, особенно в компьютерной области.
– Неужели ты ничуть не жалеешь, что уехал из Англии?
– А о чем мне там жалеть? О тамошнем климате? Здешний климат может быть слишком жарким, слишком холодным, слишком сырым, слишком сухим, но он никогда не бывает скучным. Он во всем чрезмерен. И в этом, наверное, причина традиционного индийского фатализма.
– А как же насчет пресловутого британского чувства юмора?
– Той самой иронии, которой вы так гордитесь? Со времен Вьетнамской войны даже средний американец научился быть ироничным. Ирония – юмор всех умирающих империй.
Я указала ему на улицу и на ребенка,
– А как же все это?
Рэм вдруг едва заметно пригнулся, словно кто-то нечаянно ударил его локтем в бок.
– Это все равно было бы и без меня.
Я отвернулась, внезапно ощутив сильную усталость.
– Послушай, Рэм, я валюсь с ног. Если ты получишь еще какие-нибудь сведения от своего двоюродного брата, позвони мне в отель.
Я сразу же узнала водителя такси, остановившегося рядом с офисом Рэма.
– Неужели это мой старый знакомый-поэт?
– Я уже возвращался сюда несколько раз на тот случай, если мадам понадобится моя помощь.
– Вы смогли бы значительно больше заработать в другом месте.
– О нет, в прошлый раз вы дали мне очень щедрые чаевые.
– Это значит только то, что сегодня утром я вам переплатила.
Светящаяся пластиковая мадонна свисала теперь с зеркала заднего обзора, и новая окантовка из рождественской мишуры затеняла ветровое стекло. Позади меня голографическое изображение Шивы соседствовало с каким-то буддистским или джайнистским святым и с чудовищной репродукцией иллюстрации какого-то английского художника XIX столетия к «Буре» Шекспира с изображениями Просперо и Миранды.
При всем том приятно иметь дело с таким услужливым таксистом, принимая во внимание характер бомбейского транспорта.
– «Буря» – лучшая пьеса для Бомбея, – заметил Томас, указывая на загнувшийся листок с фигурой Просперо. – Вы ее знаете, мадам?
– Немного. Но надеюсь, вы не очень оскорбитесь, если я буду несколько вольно обращаться с текстом? Как поэт вы должны меня понять.
– Конечно, я не стану поднимать бурю в стакане воды, – отозвался он, улыбнувшись.
В окно автомобиля влетел мускусный аромат пальмового сока и маслянистой сладости свежего кокоса от человека с самодельной теркой из жестяной банки в руках, а за ним волна орехового аромата от жарящегося нутового теста в лотке уличного торговца. Смешение контрастных запахов: канализационные стоки и жасмин, дешевые сигареты и керосин. И среди всего этого таксист, цитирующий Шекспира.
Я представила традиционную рекламу в туристическом агентстве: «Приезжайте в Индию, страну контрастов».
5
Мой чемодан был открыт, но все еще не разобран. Сверху уложены книги из библиотеки отца, которые прислала мне сестра после его смерти: «Азбука моряка, застигнутого бурей» Пиддингтона и «Метеорологический путеводитель по Индии» Блэндфорда 1877 года, наиболее популярный трактат по тропической метеорологии конца XIX столетия.
На форзаце Блэндфорда Миранда написала: «Папа сказал мне, что хотел бы оставить эти книги тебе. И я подумала, что они могут тебе пригодиться, если задумаешь приехать в Бомбей. У каждого должен быть при себе компас на незнакомой территории».
Я снова набрала номер Миранды – в ответ какое-то водянистое эхо.
То лето, когда моя сестра научилась плавать, стало для меня окном в совершенно иную жизнь, подобно образам семейного благополучия в Эдинбурге, случайно увиденным сквозь еще не задернутые шторы в час, когда в гостиных зажигают огни. Как хорошо, что я все еще это помню. С тех пор как семь лет назад не стало моей матери, со времени ее гибели, память все чаще изменяет мне, хотя я и не забыла то время, когда мы с Мирандой были настолько близки, что могли читать мысли друг друга.