Лед и фраки. Записка Анке
Шрифт:
4.
В ПОГОНЕ ЗА СЛЕДОМ
Солнце садилось в белесой дымке, скупо освещая западные склоны холмов. Длинные острые гребни тянулись без конца и края. Ряд за рядом, как волны в океане. И вид у них был такой же, как у волн. Горбатые, вздыбленные пушистой снежной спиной с северной стороны, они ниспадали глубокими вмятинами с южной. С первого взгляда, да еще издалека, их никак нельзя было принять за холмы. Скорее просто навороченные жестокой метелью сугробы. Да даже
Взбирались на холмы змейкой. Иначе не держали на подъеме лыжи. Ноги ехали назад. Люди тыкались в хрустящий, сахарно–звонкий наст. Норвежцы еще ничего, справлялись лучше. А немцы, привыкшие к плотным фирнам, проваливались сразу, как в расступившееся болото, стоило податься корочке наста.
В тех низинах, где снег был открыт теплому дыханию юго–западных ветров, люди, проваливаясь, сразу попадали в подснежные озера талой воды. Верхний покров был непрочным и проваливался даже под лыжами, не говоря уже о собачьих лапах. Несчастные животные по грудь уходили в мокрую крупу. До крови резали себе ноги о края тонкого наста.
В лазании по гигантским сугробам–холмам и в переправах через затопленные под снегом долины прошел день. Солнце обвело длинные тени людей вокруг их ног и спустилось к горизонту. Из собачьих ртов повисли распаренные красные языки.
Стали на ночевку.
Разбили палатки. Глядя на прозрачный огненный венчик примуса, Зуль думал о несметных угольных залежах, скрывающихся внутри холмов–сугробов. Под эти мысли и уснул.
А через несколько часов, когда тени палаток стали короче, невыспавшиеся люди свернули немудреные крыши
и, оглаживая хореями собак, пошли дальше.
Зуль пытался заговорить с проводниками о шпате. Но Илья просто не понимал его. А Михайло хитро отмалчивался. Наконец Зуль решил, что и сам не пропустит места, где проводники видели шпат. Так и шел, внимательно следя за откосами холмов — не покажется ли где–нибудь грунт.
Но грунта не было. Снег лежал кругом, насколько хватал глаз, толстым слоем. Прикрытый настом, изборожденный застругами — на склонах холмов. Рыхлый, напитанный водой, не сдерживающий лыж в долинках. На снегу полдничали. На снегу же разбили и второй ночлег.
Больше с проводниками не разговаривал. Все равно без толку. На третье утро встал на лыжи хмурый. Сердито толкал назад палки, вскидывая хрясткие осколки заледеневшего снега.
К середине дня заметно потеплело. И на вершинах снег стал слабым. Кроме того, покров сделался гораздо тоньше.
Иногда, проваливаясь, лыжи дергали нервы досадным скрежетанием по каменистому грунту. А к шести часам снег остался только в долинках. На желтой матовости можно было дать отдохнуть глазам от непомерного сверкания снега. Пришлось лыжи привязать к санным тюкам. Полозья шли с надсадным скрипом по песку и каменьям.
Через два часа вымотались вконец. Стали на ночевку.
Когда затихли по палаткам, Зуль не выдержал и подошел к Михайле, улегшемуся прямо среди собак:
— Я с вами, господин Князев, хочу говорить в последний раз по–хорошему. Расскажите–ка точно — скоро ли то мес…
Но Михайло не дал договорить. Беззаботно махнул рукой:
— Это, небось, сызнова насчет мелкоскопного стекла- то? Не стоит беспокоиться, мистер, все будет в порядке.
— Значит, вы согласны? — обрадованно придвинулся Зуль.
— Не знаю, насчет чего вы это… жилу–то эту мили две уже, как проехали… Шли бы спать, мистер профессор.
Михайло хмыкнул в бороду и натянул капюшон.
Зуль медленно пошел к своей палатке. Но в нее не вошел. Сел на сани и задумчиво стал крутить пальцами бороду. В первый раз пальцы дрожали.
Подумавши, Зуль встал. Распаковал мешок на санях. Достал из него несколько колышков с приделанными к ним маленькими дощечками. На манер тех, что бывают в ботанических садах. Сунул в карман нож.
Долго и внимательно изучал горизонт. Приглядываясь к оставленным на каменистом грунте слабым следам саней и сапог, пошел туда, откуда два часа назад пришел вместе с караваном.
Над кучей свернувшихся клубками собак приподнялась меховой горой фигура. Из–под надвинутого на лицо капюшона человек повел путанными черно–седыми космами бороды в сторону удаляющегося ровными шагами доцента. И снова опустился.
5.
ЗУЛЬ ИСЧЕЗ
В привычки Хансена не входило волнение, и все–таки ему трудно было не выказать своего беспокойства. Наскоро позавтракав, он захватил самый сильный бинокль и пошел к высокому каменистому гребню, нависшему над лагерем. Но сколько ни глядел, не нашел ничего, похожего на человека. Когда вернулся к стоянке, палаток уже не было. Все было уложено и плотно увязано на санях. Люди оживленно обсуждали происшествие.
Илья Вылка спокойно курил, лежа перед мордами головной упряжки.
Михайло суетился, перебегая от одних саней к другим. Внимательно оглядывал собак. Щупал шлейки. Тряс сани. Видел Хансена, спускающегося с гребня, но не подошел к старику. Издали только прислушался, как Фритьоф говорил:
— Не можем же мы, господа, бросить его здесь… Придется еще подождать, потом предпримем поиски… Право, это так странно.
Михайло выпрямился и сгреб в кулак черноседые лохмы бороды. Бросив хорей, подошел к остальным:
— Вот что я скажу… Я вроде как, ночью вставамщи, видел профессора Зуля…
От неожиданности все вскочили. Хансен схватил Князева за рукав.
— Уходил он будто из лагеря, — пробурчал проводник.
Хансен радостно оживился:
— Он был одет?