Лед и пламень
Шрифт:
Потекли ледовые, точнее — водные будни. Чтобы вы получили о них полную характеристику, приведу запись из дневника от 26 июля.
«Встреченные большой радостью заморозки продолжались недолго.
Погода отвратительная: туман, моросит дождь, температура воздуха — четыре градуса тепла. Лёд снова начал сильно таять. Наша жилая палатка в опасности. Канал, по которому бежит вода в прорубь, углубился до шестидесяти сантиметров. Ходить к палатке даже по доскам теперь опасно: можно свалиться в широкую полынью.
Женя ушёл в свою лабораторию
Много возни доставляет нам гидрологическая лунка, куда бурным ручьём стекает вода с окрестных озёр. Образовался стремительный водоворот, размывающий стенки проруби и угрожающий лебёдке. Пётр Петрович старательно её укрепляет. Там, у лунки, такой сильный напор воды с двух сторон, что Ширшов боится потерять свою драгоценную лебёдку. Он делает целое сооружение из досок, кусков фанеры и палок. Даже все свободные лыжи пошли в дело. Провозился до самого обеда. Зато теперь лебёдка, кажется, в безопасности.
Я ходил смотреть, как бежит вода по нашей льдине. В одном месте образовался даже водопад: если туда упасть, то уже не выберешься. Надо будет сфотографировать нашу «Ниагару»…
На всём нашем ледяном поле вода; попасть к базам теперь можно только на клипер-боте. Я забрался в эту резиновую лодку и объехал «своё хозяйство». Установил, что на льдине остался лишь один маленький «сухой» островок, но и ему угрожает опасность затопления.
Словно миниатюрный ледокол, проталкивалась наша лодочка между маленькими льдинками, плававшими на поверхности озёр. Временами я забывал, что это не глубокие полыньи, а озера и что под ними ещё около метра льда. Отъехав на довольно большое расстояние, я решил вернуться обратно: в тумане можно легко заблудиться.
Пётр Петрович добыл из океана пробу планктона, долго исследовал её в лаборатории, а потом тоже отправился на байдарке в плавание по «морю», образовавшемуся на нашей льдине.
Если бы нас захотели снять сейчас отсюда самолётами, ничего бы не вышло: нет и стометровой площадки для посадки, а глубина надлёдной воды такая, что всюду можно свободно плавать даже на килевой лодке.
Перед сном Теодорыч поймал музыку, которая всю ночь звучала из репродуктора».
Пожалуй, именно в те дни мы по-настоящему осознали, на какой риск шли, отправляясь на льдине, которая «худела» на наших глазах.
Но тяжёлые думы и опасения мы старались гнать от себя. Решили: лучше жить маленькими радостями. Ветряк заработал, бодрые телеграммы отправлены нашим домашним, которые не представляли и сотой доли грозившей нам опасности. И хорошо, что не представляли.
Петрович ходил злее злого: строитель из него никудышний, лебёдка снова в опасности. Подавай ему ещё досок, фанеру, верёвки, палки — а из каких запасов?
И Женя, и Петрович научную технику знали досконально, а куда более простая бытовая ставила их в тупик.
В ледяном дворце Петровича шумел примус. Ширшов опускал вертушку на разные глубины, определял скорость течения
Подняли мы очередную вертушку. Петя сделал запись в книжке и решил зачем-то отвернуть пробку примуса, который мы заправили керосином и бензином и сильно накачали. Неожиданно вспыхнуло сильное пламя, Петя закричал и закрыл лицо руками. Оказалось, пробка выстрелила ему в бровь, пробила кожу. Если бы сантиметром ниже… Пришлось провести профилактическую беседу, призвать братков к порядку.
Я опекал Ширшова и Фёдорова. Полярный волк Кренкель в опеке не нуждался. Мы не переставали дивиться его успехам. Мощность радиостанции всего 20 ватт — а Эрнст связался и с коротковолновиком из Южной Австралии и с матросом Тролезом с Гавайских островов. Любопытное это племя — радиолюбители: насколько же они любознательны и отзывчивы! Тролез сообщил, что много читал о нас, что у них в Гонолулу градусов под пятьдесят жары, что он был бы рад хоть чем-то помочь нам. Эрнст поблагодарил за добрые слова.
Да, в Гонолулу под пятьдесят. А у нас 29 июля чуточку похолодало — ноль градусов. Меньше таяния, меньше лишней работы. Тем более что в нашем коллективе появился один нетрудоспособный, Это я, начальник станции.
Я на лопате носил снег, обсыпал палатку. Лопата большая, снег мокрый, слежавшийся — тяжело. Меня в локте и кольнуло, а потом началась резкая боль. Ширшов поставил диагноз:
— Растяжение связок. Смажем йодом. Вплоть до выздоровления — никаких физических нагрузок, иначе возможно обострение.
Отлучение от работы я переживал тяжело: друзья падают от усталости, я же вроде как отлыниваю. А у нас опять впереди ответственейшее дело: скоро в трансполярный перелёт должен отправиться экипаж Сигизмунда Леваневского, большого друга Кренкеля. Леваневский был на редкость талантлив, фанатично предан и авиации и Арктике. И — удивительно невезуч. Только на льдине узнал я, что он, оказывается, пытался сманить Кренкеля. Как это было, Эрнст спустя тридцать пять лет рассказал в своей книге. Февральской ночью тридцать седьмого года Леваневский прямо из Кремля приехал к Эрнсту, стал уговаривать:
«— Экспедиция может разбиться при посадке на лёд. В каком направлении её потянет дрейф — неизвестно. Они там передерутся, зарежут друг друга, сойдут с ума. Врача у них нет. Простой аппендицит — кончен роман. Затем их могут просто не найти в Ледовитом океане. Одним словом, полтора года сплошных волнений. А тут сутки, максимум двое…
— Сигизмунд, ты умный человек. Представь себе, что в высокое учреждение приходит Кренкель, чтобы сказать, — не хочу лететь с Папаниным на полюс, хочу с Леваневским в Америку. Что бы ты ответил?