Лед и пламень
Шрифт:
Температура повышалась, и со стен всё время текла вода.
С «Таймыра» снова передали, что Черевичного ещё нет. В полдень немножко прояснилось, и я разрешил ребятам пойти на розыски самолёта Черевичного. Фёдоров с Ширшовым отправились курсом на восток. Я стоял у палатки, когда неожиданно услышал шум мотора, и радостно закричал:
— Эрнст, самолёт!…
Кренкель немедленно зажёг факел.
Над лагерем появился маленький самолёт. Я начал фотографировать его. Лётчик Власов сделал два круга над лагерем и полетел к посадочной площадке. Я побежал туда — два километра
Мы встретились на полдороге, бросились друг другу на шею, расцеловались. Оба от волнения не могли говорить. Я положил голову к нему на плечо, чтобы отдышаться, а он думал, что я заплакал. Власов поднял мою голову и сказал:
— Ну, чего ты? Ну, успокойся. Я говорю:
— Ничего, ничего… А ты чего волнуешься?
Потом мы пошли к самолёту. Там оставался штурман Дорофеев.
Власов вынул из самолёта ящик с мандаринами и пивом.
— Это подарок таймырцев, — сказал он.
Власов рассказал, что он искал самолёт Черевичного и случайно наткнулся на наш лагерь.
Власов предложил мне начать погрузку имущества лагеря и переброску на самолёте к судам. Я категорически отказался:
— Пока не найдёте Черевичного, в наш лагерь больше прилетать не нужно!
Он засмеялся и ответил:
— Обещаю тебе, Дмитрич, что Черевичного найду. Твёрдо тебе обещаю!
Вскоре самолёт был уже в воздухе…
Мы условились с Кренкелем не говорить ребятам о том, что нам привезли подарок, а после обеда неожиданно подать пиво и мандарины.
Я, как бы между прочим, завёл разговор о том, что хорошо бы сейчас к обеду кружечку пива и на сладкое — мандарины. Пётр Петрович рассмеялся и ответил:
— Да, было бы неплохо…
Женя почему-то сразу почувствовал нечто подозрительное в моих разговорах и испортил всю затею: начал ощупывать наши спальные мешки и, конечно, нашёл лежавшие там пивные бутылки…
Вечером командование «Таймыра» предложило снимать наш лагерь с помощью самолётов. Я категорически отказался и повторил:
— Надо искать Черевичного. До тех пор пока не найдёте, к нам прилетать не нужно!
Женя воспользовался появлением звёзд и взялся за вычисления. Наши новые координаты — 70 градусов 54 минуты северной широты и 19 градусов 50 минут западной долготы.
В ночь на 18 февраля все мы плохо спали: сказывается нервное напряжение и усталость. Выйдя из палатки, я вооружился биноклем и начал оглядывать горизонт. Неожиданно увидел дым, а спустя некоторое время — пароход: мачты, трубы. Позвал ребят, закричал:
— Идите сюда, виден пароход!
Наступают решающие часы: надо расставаться со льдиной, которая была нашим пристанищем девять месяцев. Хотя в последние дни ледяное поле и сломалось, но даже обломок льдины честно служил нам.
Мне очень не хотелось, чтобы нас снимали со льдины самолётами: на самолёте много не перебросишь. А мы решили взять с собой все оборудование и снаряжение, даже оставшиеся продукты.
Настали ночь и день 19 февраля 1938 года, я их никогда не забуду.
В час ночи на вахту вступил Петя: он дежурил по лагерю. Я был выходным,
Ширина нашей льдины была уже только тридцать метров. Кроме того, она ещё лопнула в четырех местах. Мы регулярно осматривали трещины, чтобы в случае подвижки льда успеть вывезти груз, уложенный на нарты.
Всё шло, как обычно: Женя провёл метеорологические наблюдения, Эрнст передал сводку на «Таймыр», я проиграл Пете четыре партии в шахматы.
Выйдя из палатки, мы увидели упёршийся в небо луч прожектора. Потом прожектор начал бродить по горизонту: нас нащупывали, но не могли найти.
Мы побежали на торос. Я схватил по пути бидон с бензином. Дважды разводил костёр, сложенный из тряпок, старых мехов и валенок, облитых керосином. Горело великолепно: пламя поднималось высоко.
Весёлый вёл себя ночью очень плохо. Как только в нашу сторону проникал серебристый луч прожектора, пёс начинал неистово лаять.
В полдень получили по радио — от «Мурмана» и подошедшего «Таймыра» — требование: «Давайте огни, факелы».
Я возмутился: целую ночь мы жгли бензин, керосин, а они все ещё требуют огня.
— Что им здесь — Баку, что ли? — проговорил я с досадой. Всё-таки огни мы зажгли.
В час дня пароходы задымили вовсю; они были уже совсем близко. В два часа дня корабли достигли кромки льда, пришвартовались к ней. Было видно, как люди спешат спуститься на лёд…
И радостно, и в то же время немного грустно расставаться со льдиной, обжитой нами.
К нам шли люди со знамёнами. Я бросился вперёд, навстречу им. С двух сторон подходили таймырцы и Мурманцы. Среди них много товарищей по прежней совместной работе на полярных станциях. Нас начали обнимать и качать. На мне чуть не разорвали меховую рубашку.
… Лагерь прекращает своё существование.
Эрнст сидит в своём снежном домике и передаёт наш рапорт правительству об окончании работы станции.
«Безгранично счастливы рапортовать о выполнении порученного задания. От Северного полюса до 75-го градуса северной широты мы провели полностью все намеченные исследования и собрали ценный научный материал по изучению дрейфа льда, гидрологии и метеорологии, сделали многочисленные гравитационные и магнитные измерения, выполнили биологические исследования.
С первого февраля, когда на 74-м градусе наше поле разломилось на части, мы продолжали все возможные в этих условиях наблюдения. Уверенно работали, ни минуты не беспокоясь за свою судьбу, знали, что наша могучая Родина, посылая своих сынов, никогда их не оставит. Горячая забота и внимание к нам партии, правительства и всего советского народа непрерывно поддерживали нас и обеспечили успешное проведение всей работы.
В этот час мы покидаем льдину па координатах 70 градусов 54 минут нордовой, 19 градусов 48 минут вестовой, пройдя за 274 суток дрейфа свыше 2500 километров. Наша радиостанция первой сообщила весть о завоевании Северного полюса, обеспечивала надёжную связь с Родиной и этой телеграммой заканчивает свою работу.