Лед и пламя Тартара
Шрифт:
Дафна упорно продолжала смотреть на Мефодия. Он же постепенно начинал понимать, что от нее не отделаться. Она страж Мефа и не покинет его никогда.
– Ладно. Только не надо смотреть на меня так укоризненно. А то я буду думать, что пропустил какую-нибудь важную годовщину, типа первого совместного поедания мороженого в парке, – буркнул он.
Глава 8ФИЛОСОФСКИЙ БУТЕРБРОД БЭТЛЫ
Любой кусок, вырванный тобой из глотки другого, на самом деле выгрызен из твоей.
Минувшей весной Эссиорх не только увлекся рисованием, он
Кареглазов был буйный коротконогий и короткорукий здоровяк лет тридцати, с бородой, росшей, казалось, не только на щеках и у глаз, где она не должна расти в принципе, но даже и из ушей.
Некогда лучший ученик курса, гордость профессора, ныне Кареглазов махнул на себя рукой и работал в гранитной мастерской, лихо вырубая памятники и барельефы. Работа, как он о ней отзывался, была сволочная, но денежная. Не имей Кареглазов устойчивой тяги к самоуничтожению, выражавшейся в том, что все, что он делал, делалось намеренно во вред себе, он давно бы жил в собственной квартире, а не снимал бы однушку в Капотне. При этом скульптор редко задумывался о вопросах философских: он не без комфорта, не шевеля из принципа ни руками, ни ногами, лежал на спине в потоке жизни и, пуская, как кит, фонтанчики, наблюдал, куда его занесет.
Дружить с Кареглазовым было интересно. Он постоянно пропадал в мастерской около Ваганькова, там же в основном и ночевал на раскладушке среди незаконченных надгробий. Порой, забредая к нему в мастерскую, Эссиорх заставал у Кареглазова нестарых и даже порой красивых дамочек, хорошо одетых, ухоженных, но с какими-то напуганными лицами. У этих дам было два состояния, они то плакали, то хохотали. «Мои вдовушки!» – презрительно отзывался о них Кареглазов.
Эссиорх обычно приезжал к Кареглазову на мотоцикле и, загоняя его прямо в ангар, высекал что-нибудь из испорченных кусков мрамора и гранита. Одну из его работ – человека с семью руками – не лишенный деловой хватки Кареглазов даже продал одной даме, которая хотела для своего отца оригинальный памятник. Потом, правда, дамочка была в ужасе, поскольку все семь ладоней статуи оказались телепортами, засылавшими к ней в квартиру голубей, воробьев и ворон.
В то утро Эссиорх тоже ехал к Кареглазову. Привычно, не задумываясь, лавировал в плотном потоке машин и думал о символической картине, которую собирался начать вечером. Картина должна была изображать мировое древо, крона которого достигала небес, а корни пронизывали землю. На могучих ветвях, связанные с ними пуповиной, находятся люди. Сотни людей. Некоторые обедают или занимаются спортом, кто-то сидит за компьютером, кто-то смотрит телевизор, иные строят дома или пашут землю, кто-то слушает музыку, у кого-то на руках младенцы. Умерев, человек облетает с ветви, как осенний лист. Родственники, вытирая платками глаза, смотрят ему вслед, а бородатый детина (срисованный с Кареглазова) лихо и небрежно высекает памятник, который кидает следом.
Ближе к стволу бригада рабочих в оранжевых спецовках деловито пилит под собой сук. Другая бригада, вгрызаясь в ствол бурами, выкачивает из него соки. И плевать, что засохнет – пусть будущие поколения
Эссиорх свернул на нужную улочку. Ангар скульпторов находился по ту сторону бетонного забора. Эссиорх быстро оглянулся, убедился, что никто на него не смотрит, и совершил на мотоцикле прыжок, на который едва ли решился бы даже каскадер. В качестве трамплина он использовал ржавые «Жигули», с которых кто-то уже успел свинтить все более-менее ценные части. Мотоцикл, носивший ласковое имя Сивка-Бурка, взревел и, промчавшись над забором, заботливо направленный магией, опустился на газон у открытого ангара.
Кареглазов, трудившийся над памятником безвременно сгинувшему серьезному дяде, который, показывая друзьям гранату, спьяну уронил ее себе на колени, услышал рев мотора и повернул голову. Эссиорх въехал в ангар. В следующую секунду скульптор уже сжимал его в своих медвежьих объятиях.
– И как тебя все время пропускают? Тут же куча офисов. Ты что, с охраной договариваешься? – восхитился он.
Эссиорх мысленно перенесся в будку охранников. Два мужика, укушавшись в хлам, смотрели мультик про поросенка Фунтика. У закрытых ворот нетерпеливо сигналили две «Газели», однако охране было не до них. Поросенок Фунтик попал в беду.
– Таможня дала добро, – процитировал Эссиорх фразу из классического фильма.
Отработанным до автоматизма пинком поставив мотоцикл на подставку, он отправился в дальний угол мастерской, где помещались собственные его работы. Их было три. В первой, монументальной, угадывалась Улита. Вторая – мальчик лет трех, который держал над головой солнце. Мальчику было тяжело, но в целом он справлялся. И, наконец, третья скульптура, единственно из всех законченная, изображала жар-птицу, которая, теряя перья, пыталась взлететь против ветра. Несмотря на то что мрамор никак не мог передать брызжущего безумства цвета, присущего истинной жар-птице, со своей задачей Эссиорх справился вполне. Даже придирчивый и слегка завистливый, как многие хорошие скульпторы, Кареглазов уважительно хмыкал, разглядывая ее. Зато мраморного мальчика и Улиту он называл банальщиной.
«Хорошо, что Улита не знает. Тогда она назвала бы его трупом», – думал Эссиорх.
Вообще-то ведьма наделена была даром улавливать мысли, которые касались ее самой, однако в данном случае это было невозможно. Кареглазов никогда ее не видел и не знал даже, как зовут девушку Эссиорха.
Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов прав и Улита действительно получилась у него неважно. Так себе скульптурка, на фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует воображение. Чаще она его тормозит.
Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадостными мячиками слов, Эссиорх стал заканчивать мальчика с солнцем. Работал он жадно и с желанием, вот только Кареглазов привычно отравлял ему вдохновение, утверждая, что у мальчика от такой тяжести наверняка выпала грыжа.
– Это у твоего покойника с гранатой она выпала! – рассвирепел под конец Эссиорх.
Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою очередную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел извиниться, но неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопределенное и расплывчатое. Пытаясь понять, откуда оно исходит, Эссиорх уставился вначале на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.