Лед под ногами
Шрифт:
– Не надо. Дим, ну не надо меня грузить. Было – да. Я все помню и ценю. И тебя здесь встретил с радостью. Честно. Но… Два месяца – это много. У меня работа, своя жизнь, девушка…
– Что-то не заметил я девушки. Разве что эта… Виктория, что ли?
– При чем здесь Виктория?
– Ну, других я не видел.
– Ее зовут Аминет, – зачем-то сказал Чащин. – Мы с ней давно.
– Как? Как зовут? – Казалось, Димыч забыл, что его выгоняют.
– Все! Я не хочу об этом. Это – мое личное. И дело в том, что я просто не
– Хм, когда-то мы в одной комнате телок дрючили. И ничего, не стеснялись. – Димыч глянул на Чащина и пошел в комнату. – Ладно, ладно, сейчас соберусь… И – будь счастлив.
Чащину захотелось курить. Вспомнил, что сигареты лежат в кармане пальто. Поднялся, почему-то крадучись направился в прихожую… Димыч шуршал пакетами, какой-то одеждой, скрипел футлярами кассет.
Найдя пачку “Винстона”, Чащин вернулся на кухню, сел туда, где обычно сидел в последнее время, – между столом и холодильником.
Какая-никакая защита… Отвалился к стене, прикрыл глаза. Меж пальцев тлела сигарета, но поднести ее к губам сил не было. Он чувствовал, что погружается в сладкий, теплый похмельный сон…
– Ну все, Денис Валерьевич, я готов, – голос Димыча.
Чащин открыл глаза, сунул окурок в пепельницу.
– М-да, – вздохнул словно бы расстроенно. – Ты куда сейчас? – И услышал в своем голосе женские нотки.
Димыч хмыкнул, отвернулся.
– Найду что-нибудь. Может, Макс пустит, а там… Жалко, мобила не работает, деньги кончились…
– У меня есть полторы тысячи… Тыщу возьмешь?
Димыч опять приготовился хмыкнуть, но сдержался, пожал плечами:
– Ну, если можешь.
Чащин достал бумажник, открыто, чтоб было видно – внутри почти ничего нет, вытащил бело-голубую бумажку.
– Спасибо. Если будет возможность – пришлю перевод.
– Не надо… Ты не обижайся.
– Да ладно, я этого давно уже ждал. И, честно скажу, тяжело мне было с тобой. Как, знаешь… ну, ощущение, что с мертвым рядом. Как с зомби… Ведь ты другим был совсем. Горел, примером был… А стал…
А я – я хоть к коммунистам, хоть к кришнаитам, еще куда-нибудь, но только не так. – Димыч в упор посмотрел на Чащина. – Я вам всем буду лед под ногами!
Чащин улыбнулся как мог мягче:
– Весна уже, Дим.
– Остроумно, молодец. Ла-адно… Может, сдохну на вокзале, но буду знать, что я не такой. Не зомби. Что меня не укусили.
Димыч прошел в прихожую, надел лямки чехла с гитарой на правое плечо, лямки рюкзака – на левое. Открыл дверь.
– Да, – обернулся, – если что-то забыл…
– Я отложу. Потом заберешь.
– Вряд ли… Я думаю, мы вряд ли встретимся. У тебя свои маршруты, у меня – свои.
– Жизнь покажет, – вздохнул Чащин. – Кстати, ключи отдай. А то хозяйка…
Димыч достал из бушлата маленькую связку:
– Держи, будь счастлив.
– Давай.
…Оставшись один, Чащин наковырял из формочки в чашку несколько кубиков
Выключил свет на кухне. Выключил свет в прихожей. Прошел в комнату, поставил чашку на тумбочку рядом с телевизором. Снял костюм и повесил на плечики. Плечики повесил в шкаф. Снял рубаху, проверил воротничок – грязноват. Отнес на кухню, сунул в стиральную машинку.
Вернулся в комнату. Расправил простыню, встряхнул одеяло. Отпил из чашки холодной, колючей минералки. Снял майку. Потом трусы. Погасил люстру. Лег, вытянулся, раскинул руки…
От постели пахло чужим человеком. “Завтра перестелю”, – пообещал себе. Напряг, натянул все мышцы, сухожилия. От висков до пальцев на ногах. Даже застонал. И – расслабился. Снова напряг, снова расслабил. Выдохнул. Закрыл глаза. И на веки тут же мягко, ласково надавило теплое, желанное. И с удовольствием ощутил, что засыпает.
Среда, как обычно, получилась нервозной – сдавали верстку в типографию; Чащин за последние дни запустил дела, и ему тоже пришлось понервничать.
Мобильный он держал выключенным, даже сим-карту вынул – боялся, что
Димыч снова объявится (Макса ведь дома не нашел), начнет проситься обратно, пока “не устроился”. Но, с другой стороны, после такого пафосного прощания – “Лучше сдохну на вокзале, но не стану таким, как ты!..” – не должен бы. Прожил два месяца на халяву, ел, бухал, в интернете торчал, а потом – выдал: “Ты зомби”. Услышав эти слова,
Чащин не придал значения – пьяноватый был, да и чувствовал вину, что выставляет человека на ночь глядя, а теперь злился. Сволочь неблагодарная… И не стоит о нем больше думать, не надо корить себя и вспоминать прошлое. Прошлое – в прошлом.
Но приходил в себя медленно. Состояние было, как после долгого, жестокого запоя. Постоянно хотелось спать, но засыпалось трудно, и сон тек мелко, толчками – то провалы, то тревожные пробуждения; во сне Чащин постоянно сознавал, что рядом есть явь, следил за ней, постоянно чего-то ожидая… На работе казалось, что от него требуют больше, чем обычно, что Игорь ведет себя как-то не так, как раньше, и даже секретарша относится суше, строже, со скрытой неприязнью…
Когда шел по улице, чаще натыкался на прохожих, дольше топтался на перекрестках, ожидая зеленого огня светофора; машины ездили быстрее, выскакивали из-за поворотов неожиданней… Квартира была какой-то другой – чужой, неуютной, словно ее обшарили, прошмонали воры, ощупали вещи грязными пальцами…
Выздоровление произошло утром в субботу. Чащин проснулся без будильника и, еще не открыв глаза – специально удержался и не распахнул их, как обычно, – понял: все хорошо, впереди большой, полный занятий по душе, личный его день.