Лёд
Шрифт:
— Я знаю поляков, господин граф, — сказал он. — Проживал в Вильно. И, по-моему, мне даже книжка знакома.
— Какая еще книжка?
— Та самая, которую вы цитировали. Узнай врага своегоили как-то так. — Доктор сложил платок и протер им очки. — Это как в анекдоте про еврея, который зачитывался антисемитской прессой. «А почему бы и нет, у нас ведь пишут только про несчастья, нищенство и преследования — а здесь я читаю, как мы правим всем миром, и сразу же на сердце теплее!» — Конешин оскалил крупные, прямые зубы. — А эти пасквили поляков я просто обожаю! И даже чуть ли не готов уверовать в то, что мы, русские, и вправду поймали и объездили демона Истории.
Я-оноответило
— Рад, что развлек вас. Нас ждет долгая поездка, так что необходимо чем-нибудь заполнять скучные часы, как вы правильно заметили.
— …о чем господа тут ради Бога чтобы я понял пускай мне кто-то объяснит шутки или серьезно с этой дуэлью а вы Польша Россия приятели враги доктор граф хоть кто-то мне только совершенно не и как тут потом писать и прошу объяснить…
Склонилось к Веруссу:
— Прошу не беспокоиться, этого никто не понимает.
— Туземные обычаи и привычки, — подключился доктор, — они всегда прибавляют вкус репортажам.
Долговязый фламандец оскорблено отшатнулся, наверняка уверенный в том, что над ним смеются. Он начал выбираться из кресла, думая, что бы тут сказать или сразу попрощаться — раздумал и, словно аист, промаршировал дальше в салон.
Я-онокивнуло Конешину, чтобы тот придвинулся поближе.
— Господин доктор, а вы, случаем, не слышали, что госпожа Блютфельд говорила об этом американском инженере? Со стыдом признаюсь, что большую часть ее монолога мое внимание как-то не зафиксировало.
— Американском?…
— Он сидел вон там, под пальмой.
— А! По-моему, его фамилия Драган. Непонятная фигура, если господин граф желает знать мое мнение.
— О?
— Та женщина, с которой путешествует… Он мог бы быть ее дедом.
— Так они не супруги?
— On dit [44] .
Я-онообменялось с доктором понимающими взглядами.
— В дороге, когда какое-то короткое время мы общаемся с людьми, которых потом никогда не встретим, то позволяем показать значительно больше правды о нас, чем было бы разумно и прилично, — сказал доктор, тоже гася свою папиросу. — В этом есть нечто магическое, это — волшебное, необычное время.
44
Мы говорим (фр.)
Я-оноиронично усмехнулось.
— Больше правды?
— Правды… той, которая нам известна, и той, которую мы не знаем.
Конешин поднялся, отряхнул пепел с пиджака. Поезд как раз поворачивал, и доктор, слегка пошатнувшись, оперся плечом о выдвинутые двери биллиардного салона. Я-оноподняло глаза. Конешин наклонился, чтобы конфиденциально сообщить:
— A FrauБлютфельд, прошу мне поверить, всех нас успела оговорить с самой плохой стороны.
Он еще раз протяжно икнул-кашлянул, после чего ушел.
Я-оноосталось в курительной до тех пор, пока березовый лес за окном не сменился началами смешанной тайны, а солнце не сбежало из асимметричного лючка в крыше вагона. Теперь уже бегство в купе и одиночное проведение дня под замком в игру не входили: каждая минута среди людей, каждый обмен словами с другими пассажирами, каждая папироса, выкуренная здесь, в салоне класса люкс — затрудняли выход из графа Гиеро-Саксонского; а ведь это была точно такая же клетка, и тот же самый зверь стонал за ее прутьями — и когда завтракал на серебре с фарфором, и когда провозглашал националистические проповеди.
Книжечка называлась так: «Ситуация России в истории, или же что каждый поляк обязан знать про врага
Расшифровать письмо! В коридоре столкнулось с худенькой чахоточной девицей. — Простите. — Прощаю. — И огонь неожиданного узнавания в глазах, инстинктивная сердечность. — А я думала что никто из Польши с нами больше и не едет…! — Панна и тетушка, насколько понимаю. — Да, нам будет весьма приятно, если… — Бенедикт Герославский. — Я-онопоцеловало ей руку. Девица сделала неуклюжий реверанс в узком проходе. — Елена Мукляновичувна [45] . — Слава Богу, я уж тут чуть не сцепился с одним придворным салдатом,еще неделька в такой компании, и можно с ума сойти. — Девица захихикала. — Госпожа Блютфельд нам… — О Боже! — вырвалось. — Тогда я убегаю! — Но обедать прошу за нашим столом…
45
Это означает, незамужняя женщина, из семейства по фамилии Муклянович (Муклянович). Впоследствии автор дает другую русскую транскрипцию — Муклянова — Прим. перевод.
Темные глаза она подкрашивала крепкой хной, отчего кожа казалась еще более бледной, на грани смертельной анемии. Задержалось на мгновение с ключом уже в дверях купе, с ладонью на ручке — золотой вересковой ветке, как вдруг ударила молния злых предчувствий: фрау Блютфельд — граф Гиеро-Саксонский — на первый взгляд. Случайная встреча один на один — незамужняя девушка, кавалер, хитроумная тетка — пять дней до Иркутска в одном поезде. Я-онопокачало головой, засмеялось. Если описать Юлии всю эту историю, она будет на седьмом небе.
Открыло окно, вынуло записную книжку, оправленную в ткань и резину. Письмо пилсудчиков было вложено страницей дальше, чем его оставило перед тем. Прикусило губу. Кто-то вломился в купе и обыскал вещи. А что есть более интересного для шпика, чем секретное, зашифрованное сообщение, которое столь очевидным образом является секретным, зашифрованным сообщением? На дверях, на замке — ни малейших следов. Спецы!
Уселось поудобнее, до конца развязало галстук, успокоило дыхание. Из-за стенки атделениядоносились приглушенные голоса г-на и г-жи Уайт-Гесслинг. А те, что сюда вломились… Если ключ им неизвестен — каковы шансы, что они взломают шифр еще на трассе Транссибирского Экспресса? Что, везут с собой для этой цели специалиста? Сомнительно. Чмокнуло под носом. Итак: кто первый. Разум против разума. Раскрутило авторучку, стряхнуло перо. Возможно, Зыгмунт был прав, и это только провокация охранки, шифр же нужен только затем, чтобы я-ононе знало, что везет с собой личный смертный приговор — но, может, за этим безграмотным набором букв и вправду скрывается тайна отца. Кто же тогда вломился в купе, если не господин Шрам вместе с господином Шеей-Окороком? Или скрывающийся среди пассажиров первого класса почитатель святого Мартына?