Лёд

Дукай Яцек

…Пережевывало гадкую рыбу. Ничего не изменится, и Шульц не станет стремиться к перемене. Даже если бы я-оночего-нибудь для него у лютов выторговало…

— Невозможно их убить. Они уже не живут. Они питаются смертью.

— Что?

Тигрий Этматов уселся на бубне, чтобы подчеркнуть вес своих слов.

— Йоко-Аваахе, ниу-ун.

— Говорит, что, уаах, — Чечеркевич широко зевнул, — что это якуты-авахиты, шестеро чертей.

Сделало глоток, запило жирной жидкостью.

— Спроси его, знает ли он, кто их выслал. Царь? То есть, охранка, князь Блуцкий?

Или Шульц?

— Он не знает.

— Хмм, при такой метели мы от них и так оторвемся.

— Он говорит, что те идут не по следам в Срединном Мире. Их ведет, уаах, якутский шаман. — Чечеркевич сделал очередной глоток из фляжки и вытянулся под шкурами полулежа, зацепив при этом локтем похрапывающего господина Щекельникова, на что тот развернулся во сне и стукнул кулаком Чечеркевича по шее. — Уфф. Говорит, что нужно, хмм, отдаться под опеку. Спрашивает, чего вы там наворожили.

Уже раньше пыталось объяснять, что это никакая не ворожейная магия, проводимая наподобие их шаманских предсказаний на вареных и жженных костях — все напрасно.

— Это наука, понимаете? — на-у-ка; а не какие-то там чары и суеверия.

— Он говорит, мммм, говорит, что это высшие духи выбирают шамана, а не сам шаман выбирает.

После чего, размягченный удачным внетелесным полетом, Тигрий Этматов ударился в откровения — в тесной, задымленной палатке, в наполненной сажей полутьме и жирной сырости, в то время как снаружи воет метель и трещит мороз.

— Шаман с самого начала, с детских лет отличается от других, и всякий день страдает от такого отличия; он иначе видит мир, иначе видит самого себя.

— Айя!

— У шамана слишком много костей, на одну кость больше, чем нужно.

— Что?

— Яма у му кон!

— Сто и одна. Эта сто первая кость, ага, понял — эта кость, всегда это какой-то дефект, увечье. Либо же шаман в детстве переживает смертельную болезнь, в результате чего на всю жизнь остается искалеченным, обезображенным. Или даже умирает, а духи его оживляют в соответственном, древнем ритуале: только теперь он сложен в кучу не из того же самого материала. Или… Или у него что-то там ломается в средине. Во всяком случае, сто первая кость отличает его от всех людей и обездоливает его в будничной жизни.

— К примеру, одна нога короче.

— Айя!

— Далее, шаман всегда видит, как невидимое отклеивается от видимого. Хмм, сейчас…

— Дух от материи, — произнесло я-оно,перемалывая деснами последний кусок рыбы, совершенно уже лишенный вкуса.

Чечеркевич с Этматовым зачирикали, помогая себе руками.

— Дух от материи, — промычал наконец японец. — Этот мир, — обвел он рукой палатку, — гнетет их, мучит. — Он был им, ага, навязан, их осудили на него; это он является причиной болезни духа.

— Айя!

— И они это непрерывно чувствуют. И пытаются вырваться, освободиться.

— Третьей душой, — буркнуло себе под нос, — в Верхний Мир.

— Шаман, — продолжал пан Чечеркевич, сам уже впадая в поучительно-болтливый тон, — живет под властью невидимых принуждений. Он говорит: под властью духов. Что шаман делает, это не шаман делает, а делается это посредством шамана. Да?

— Айя! —хлопнул в ладоши Тигрий и быстрым жестом представил над

догорающим в миске огнем: тасование и раздачу карт. И при этом широко усмехнулся.

Неужто он все так же считает, будто бы я-онопроводило здесь карточный ритуал из какой-то шаманской магии? Что тоже взлетало на Дороги Мамонтов, только вместо бубна и дыма — помогая себе в этом колодой, часами и блокнотом?

— Скажи ему, что я математик, а не шаман, — буркнуло в ответ. В нервном порыве начало разыскивать табак и папиросную бумагу. Рука вернулась к кружке, судорожно стиснула ее. — Костей у меня имеется, сколько следует; родился я без какого-либо увечья. Вот пускай он подумает над тем, куда тут без опаски отправиться, на какие более широкие Дороги Мамонтов, при считывании были ошибки, пару раз пришлось угадывать волну.

— Он говорит, что подойдем от Мурины Оноцкой на Лене, на тройную развилку Дорог. И он говорит, что там вы его наверняка и встретите.

— Чего?

— Угавют-Ую-Нин!

Вот это было уже слишком.

— Я понятия не имею, где разыскивать Отца Мороза! — Метнуло кружкой в стенку, та отскочила от жерди. — Вы понимаете, Тигрий? Все эти карты, все эти расчеты, секретные вычисления, следствия о черном прошлом отца, договоры с политическими чертями — все это не стоит и копейки! Я ничего не выяснил! Бегу по Сибири, потому что за мной гонятся, но вот куда — куда — а никуда! И вот узнаю, что пока что даже в Иркутск не могу вернуться. А тут еще Шульц или царская охранка шлет за мной туземных следопытов, каких-то пожирателей трупов, как сами говорите — ну что?! — заорало на Чечеркевича, который уже не переводил Этматову, а только пялился на этот непристойный взрыв с дурацкой, перепуганной миной. — Ну что?! Не могу я больше правду от вас скрывать. Нет никакого плана! Разве что кто добровольно согласен в ледовую могилу, пожалуйста, можем пройтись к источникам байкальского тунгетита — кто тут доброволец?

— Да успокойтесь вы, — шепнул из-под одеяла Адин.

— Он говорит… говорит, что…

— Может заткнешься наконец! — рявкнуло на шамана, закутываясь в шубу и укладываясь боком ко сну.

— Он говорит, что вы сильно перемудрили.

— Пфффх!

— Сильно, сильно перемудрили. — Японец заглотнул дым и раскашлялся; шаман ждал. — Но почему вы не подумали о том, что, прежде всего, это родитель желает найти хута,то есть, сына своего?

…И он говорит, что…

Тут вновь заговорил небольшой бубен искалеченного тунгуса; пан Чечеркевич взялся переводить слова пения:

— Не затем ли вы отправились из города в Зиму широкую? Не затем ли просили вести себя к самым широким Дорогам? Половина сердца в огне, половина сердца во льду; вы идете к нему так, чтобы не дойти, ищете, чтобы не найти. Только ведь как отец, с абаасами ходящий, может остаться слепым к черному сиянию сына? Как он не может выйти к нему, когда хутапоспешил к нему с раскрытыми объятиями? Его псы, его волки и медведи — это он о духах говорит — проведут его к тебе через Подземный Мир. Достаточно выйти на полпути, протянуть руки, открыть юрту. И позвать, как сын отца. На мамонтовых раздорожьях. Как же отец может не прийти к сыну? Как может он не прийти? Даже если бы держал на плечах весь Ун-Илю.Придет.