Леди и война. Пепел моего сердца
Шрифт:
– Старый город. Он горел. И были обвалы. Просто перестраивали. – Урфин говорит тихо, но здесь каждое слово звучит громче, чем наверху. – Здесь много тайных мест.
Коридор. И сводчатый потолок. Кладка древняя, заросшая известняковой корой. Сквозь нее просачивается вода и собирается мутным ручьем. Каждый шаг наш отзывается всхлипом.
Снова лестница. Путь наверх короче прежнего. И мы оказываемся в подвале, заставленном бочками. Я стучу по темному боку, убеждаясь, что бочки пусты.
– Контрабанду хранили, – объясняет
Имеется кровать, пусть и без матраса и белья, но всё удобства. Теплый плащ заменит и простыню, и одеяло. А Урфин, разломав бочку, складывает в каменном кольце костерок.
Ботинки можно будет просушить.
А связи нет… слишком глубоко под землей? Или покрытия нет? Но я ложусь, сворачиваюсь клубком и включаю запись нашей последней беседы. Настюхин смех – лучшее лекарство. Волосы отрастают и завиваются. А веснушки стали ярче. Ресницы вот рыжие и короткие, как у Кайя.
…почему ты меня не слышишь?
Я снова дремлю – дорога обессиливает – и пропускаю появление Магнуса. С ним еще двое, а где остальные, мне знать не следует. Я и не спрашиваю.
Все равно.
Меня зовут к костру. И Урфин заставляет съесть кашу. Повар из него, честно говоря, отвратительный, и каша выходит клейкая, с твердыми комками, которые приходится долго и тщательно разжевывать. В последнее время я стала на редкость неприхотлива в еде.
– Завтра начинается суд. – Молчание нарушил Магнус.
– Над кем?
– Над Кайя.
Я перестаю жевать. Суд. Над Кайя? И он позволит? Позволит. И приговор примет.
– Иза, они не смогут его убить. – Урфин не позволяет миске выпасть из рук. – Попытаются, конечно, но не смогут.
Потому что он неуязвим? Уязвим. Я помню. И ту ночь. И звук, который расколол небо. И то, как Кайя упал на меня. И его боль. И алое марево.
…пожалуйста, откликнись! Не смей и дальше от меня прятаться! Слышишь?
Слышит. Молчит.
– Суд – это даже хорошо. Он будет открытым. Пустят всех… по билетам.
Почему-то Урфин отводит взгляд. Небось живо воспоминание совсем о другом судебном процессе. Он каждый вечер пишет письма. Когда-нибудь, возможно, они дойдут до адресата, но важно не это, а робкая ниточка связи. И надежда на возвращение.
Я тоже хотела. Взяла бумагу, перо и… поняла, что не представляю, что сказать.
– Мы подберемся ближе. Возможно…
А если Кайя не отзывается, потому что не хочет меня видеть?
Но как бы там ни было, я использую этот шанс.
Встаем затемно, переодеваемся. Я не спрашиваю, откуда взялся этот наряд. Шерстяные чулки. Уродливое платье из серой ткани. Чепец, под который волосы убираю тщательно, закалываю булавками. Урфин натирает мне лицо какой-то мутной жижей, от которой кожа идет пятнами.
– Извини, но женщине лучше не быть привлекательной. – Остатки
Заматывает шею алой тряпкой.
Магнус в драном пиджаке поверх камзола смешон и уродлив. Он сбрил бороду, а на голову нацепил парик с длинными брылами. У него получается раствориться в толпе, которая тянется к замку. Я же не узнаю город. В нем и вправду нечем дышать. Канализация забита, и сточные воды разливаются по улицам лужами грязи. Смрад стоит невыносимый. И по примеру многих я поднимаю тряпку-шарф, закрывая лицо.
Но все равно дышу ртом.
На мосту я едва не потерялась. Люди теснят друг друга, спеша пробиться к воротам: кто-то пустил слух, что билетов продано больше, чем есть мест, и всех не пустят. И в какой-то миг толпа в едином порыве подается вперед. Кто-то падает. Кто-то кричит, тонко, сдавленно, но крик смолкает быстро.
– Я здесь. – Урфин держится рядом. И не только он. Меня окружают люди из охраны, еще мгновение тому неотличимые от толпы. – Держись.
Держусь. Иду. Позволяю себя нести. Сквозь ворота. По парадной лестнице, мраморные плиты которой успели разбить. Зачем? Не понимаю.
Внутри тоже многое переменилось. Исчезли картины. И гобелены. Статуи. Шпалеры. Обои. Зеркала. Лепнина и та обвалилась кусками. И я трогаю стену, пытаясь утешить замок, – эти раны заживут. Мне больно за мой разрушенный дом. И за треснувший витраж… за стекла, которые выбили из рам. Сорванные шторы… а вот это черное пятно, словно от ожога. Я не боюсь выделиться: многие смотрят, трогают, отковыривают куски на память. Главное – слезы сдержать.
…Кайя, как ты мог такое позволить?
Наше место – на балконе, и не только наше. Здесь десятка два вмещается, люди толкают друг друга, кричат, огрызаются. Ссоры вспыхивают по пустяку.
Это тоже эхо?
Или они изначально такие? Смеются. Визжат. Плюют. Сморкаются, вытирая сопли о балюстраду.
А зал Совета, измененный согласно новой моде – его нарядили в алых тонах Республики, – наполняется зрителями. Скамейки стоят тесно, и узкий проход между ними становится лишь уже, когда появляется стража. Много железа. Оружие.
Кайя.
Его опутали цепями. Ошейник одели. И к скобам прикрепили пару железных штырей. Их держали особо доверенные лица, выбранные, видимо, за физическую силу. Они и вправду – редкое явление – были выше и массивней Кайя. И к поручению отнеслись ответственно.
Я закрыла глаза.
Не могу смотреть на это. Почему он позволяет? Цепи. Ошейник. Люди. Это же все – не преграда. Так почему же он позволяет?!
Урфин сдавил мою ладонь.
– Все хорошо, – шепотом сказала я, не зная, кого из нас успокаиваю. Нужно взять себя в руки. Я ведь училась притворяться. Соседи по балкону кричат и размахивают алым полотнищем. Надо хлопать. Надо славить Республику…