Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
Она оперлась на руку солидного мужчины, выглядевшего аккурат на свои года.
– Стало быть, ты Василиса, - смуглый палец указал на Василису. – А ты Марья-княжна… Настасья, полагаю, все еще за границей?
– Вы знаете?
Алтана Александровна рассмеялась.
– Если семья отреклась от меня, это еще не значит, что я готова от нее отказаться.
– А могла бы, - проворчал мужчина, который всем видом своим показывал, что никакой-то радости от этакой родственной встречи не испытывает.
– Брось, не ворчи, -
Мужчина пробормотал что-то невразумительное и, вздохнув, будто смирившись с неизбежностью, произнес:
– Истомин. Константин Львович…
– Изобретатель, ученый, мой супруг, отец наших детей и чудеснейший человек, - добавила Алтана Александровна. – А еще невыносимый зануда. Я ему говорила, что сама доберусь…
Она вошла в дом летящим легким шагом, и Василиса вдруг поняла, что дом этот ей знаком, что случалось двоюродной бабушке бывать в нем прежде, вот только когда?
– Надо же… почти ничего не изменилось, - она провела ладонью по старым обоям и вздохнула. – Бедная девочка…
…уже потом, позже, в гостиной, которую убрали к приезду гостьи, но восстановить полностью не смогли, Алтана Александровна пила чай.
И говорила.
Обо всем.
О Петербурге, в котором прожила половину жизни, но так и не привыкла к серому строгому этому городу, требующему от людей слишком уж много. О Москве, старой и сварливой, и вновь же неуживчивой.
О солнце Крыма.
И берегах.
Море.
Загранице, по которой ей случалось путешествовать много… и разговор этот, переплетаясь с ароматами чая и шоколада, создавал престранное ощущение, что все-то сейчас именно так, как должно. И даже мужчина, который так до конца и не поверил, что в доме этом им с супругой рады, перестал хмуриться.
Слушал.
Кивал.
Иногда что-то подсказывал. А еще наблюдал за женой с такой удивительной нежностью, что Василисе становилось неудобно, будто подглядывает она за чужой жизнью.
Будто завидует ей.
– Да… я помню, как этот снимок делали, - Алтана Александровна взяла его бережно. – Не знала, правда, что сохранился… дорогой?
– Разрешите сделать копию? – Константин Львович на снимок глянул и слегка поморщился.
– Безусловно… я взяла на себя смелость заказать несколько. На всякий случай, - Марья подала следующий. – И вот…
– Матушка, - голос Алтаны Александровны дрогнул. – Вы…
– И этого тоже. Но я хочу попробовать заказать магическую реставрацию, видите, он побледнел, выцвел. Тогда еще технология только-только возникла, и снимки выходили нечеткими. Сейчас, говорят, можно улучшить изображение.
Алтана Александровна прикусила губу.
– Она… боялась сниматься. Говорила, что духи крадут душу… и мне не позволяла. Потом, когда уже мне разрешили вернуться… вернули, - Алтана Александровна вздохнула и беспомощно
– Мне жаль, что… - Марья замялась. – Пришлось потревожить вас…
– Ничего. Это все прошлое… - она взмахнула рукой. – Костенька… иди погуляй.
– Я уже нагулялся.
– Осмотрись, будь добр… дом нуждается в ремонте, и подозреваю, что новыми обоями тут не обойтись. Она еще когда жаловалась, что с трубами неладно. Да и трещина на западной стене никуда-то не подевалась.
Константин Львович молча поднялся и, одарив Василису с Марьей тяжелым взглядом, - очевидно, не радовали его приобретенные родственники, - все же вышел.
– Вы его извините, девочки. Он обо мне волнуется, - Алтана Александровна перелила чай из чашки в блюдце. – Так уж вышло, что с семьей у меня никогда-то не ладилось. Слишком уж не похожа я была на них… и слишком похожа на ту свою родню, о которой они готовы были забыть. И забыли.
Ее вздох был тихим, едва различимым.
– Вы… нам расскажете? – Марья повернула снимок к себе.
– Расскажу… только история будет некрасивой.
– Это мы уже поняли.
Алтана Александровна поднесла чай к губам и подула.
– Матушка моя любила класть в горячий чай масло или бараний жир, и сахара побольше. Она… знаете, теперь, спустя годы, многое видится иным. И я лишь начинаю понимать, до чего тяжко приходилось ей в мире ином, среди людей, которых она не понимала, а они не понимали ее… но… если говорить, то с самого начала. А вначале…
…вначале было солнце.
И жар его опалял землю, и та плакала горючими слезами, черные озера которых и ныне можно увидать.
Первые люди из огня-то и пошли.
Но потом, позже уже, когда мир обрел нынешний вид, пламя в них угасло, да не совсем. Этими-то людьми и были онойры, благословенное племя, чьи волосы – суть степной ковыль, чья кровь – живое пламя, чья плоть – пепел степи, пропитанный слезами прекрасной девы Эгре.
Сказка?
Быть может, и так… велика степь, почти столь же велика, как и море, и много в ней племен. У каждого своя история найдется, только спроси. А с нею и другая, о предках славных, о подвигах и войнах, батырах, что совершали деяния великие.
Матушка тоже знала сказки.
И усадив Алтану перед собой на ковер – мебели она не признавала до самого конца дней своих – принималась вычесывать, выглаживать ей косы тонким гребнем и говорить. Много, часто, порой утомляя этими своими рассказами, которые самой Алтане со временем стали казаться глупыми.
И запоминать-то она их не хотела.
Но поди ж ты, запомнила. Особенно те, что про лошадей, про дивных, златогривых, разумных, как люди, а может и того боле, способных лететь быстрее ветра, не знающих ни усталости, ни печали. Про то, что лошади эти были даром крови.