Леди, леди, это я!
Шрифт:
– Ну, тогда я не знаю.
– Мы, мистер Мэннерс, считаем, что вы совершили убийство, – сказал Карелла.
– Что?
– Мы считаем, что вы вошли в книжный магазин на Калвер-авеню вечером три...
И тут Клинг пошел на него. Он проскользнул между Брауном и Кареллой, прервав Кареллу на полуслове, схватил Мэннерса за лацканы куртки и швырнул его спиной на борт окрашиваемого кузова, вложив в это всю свою силу и ярость.
– Выкладывай, – сказал Клинг.
– Что выкладывай? Что выкладывай?
И Клинг ударил его. Это не была хлесткая пощечина, которая наносится с целью оскорбить или образумить, это не был и честный мужской удар в челюсть кулаком. Клинг нанес удар рукоятью тяжелого служебного револьвера. Он пришелся по лбу Мэннерса прямо над его правой бровью. Рукоять револьвера вспорола кожу, и из открытой раны струёй хлынула кровь, заливая глаза. Трудно сказать, чего ждал от них Мэннерс, но этого уж он никак не ожидал. Лицо его, залитое кровью, побледнело, как у мертвеца. Он тряхнул головой, как бы пытаясь стряхнуть кровь, и уставился на Клинга, который всем телом нависал над ним, занося револьвер для нового удара.
– Выкладывай, – сказал Клинг.
– Я... я не знаю, чего...
Клинг снова ударил. Он быстро занес руку с револьвером и резко опустил ее, короткий и точный удар пришелся в то же самое место. Он походил сейчас на боксера, который нащупал слабое место в обороне противника и теперь обрабатывает его безжалостно и точно. Он еще крепче ухватил одежду под горлом Мэннерса левой рукой, а правую вновь занес для удара.
– Говори.
– Ты, сука поганая... я... – только и успел сказать Мэннерс, как Клинг ударил его в третий раз. На этот раз рукоять револьвера раздробила тому нос, из образовавшейся раны хлынула кровь, заливая искривленный в крике рот, а из всего этого месива неестественно проступали острые осколки совершенно белой кости.
– Говори, – приказал Клинг.
Мэннерс выл от боли. Он старался попеременно, то правой, то левой рукой прикрыть лицо и раздробленный нос, но каждый раз рука натыкалась на удар револьвера Клинга. Клинг завис над ним подобно роботу, страшной, бесчувственной и предельно точной машине, запрограммированной на разрушение.
– Говори.
– Я... я...
– Почему ты это сделал?
– Он... он... О Господи, мой нос... Боже мой, Боже мой, Боже мой... – Боль становилась невыносимой. Он хрипло дышал, пытаясь уклониться от очередного удара. Руки его все время тянулись к лицу, к раздробленному носу, но снова и снова натыкались на удары револьвера Клинга. По лицу его текла кровь, смешанная со слезами, кровь текла из раны на лбу, из разбитого носа. Клинг в который уже раз опустил рукоять револьвера.
– Не надо! – взревел Мэннерс. – Перестань!
И вдруг, как бы прорвав плотину, изо рта Мэннерса
– Приходит... приходит этот жиденок... колер ему не тот... не подходит колер... колер... Это жиденок заявляет... колер не подходит... мне заявляет... Нужно было... нужно было уже тогда... убить... пришлось переделывать всю работу... такой жиденок... приходит и командует... Я сказал ему... я предупреждал... честно предупреждал... нельзя спускать... сам и говорить-то не может по-человечески... ничего... я выследил его... а потом... потом... убил его... убил, убил... убил его там!
И револьвер опустился снова.
Удар пришелся прямо в этот окровавленный рот, выталкивающий из себя из себя все эти мерзости. Рукоять раздробила зубы, а сила удара была такова, что Мэннерс свалился окончательно с недокрашенного кузова, но Клинг, непрерывно работая револьвером, навалился на него.
Не меньше пяти минут ушло у Кареллы с Брауном на то, чтобы оттащить Клинга от Мэннерса. К этому моменту тот уже выглядел полутрупом. И все эти пять минут – Карелла мысленно составлял фальшивый рапорт о том, как преступник сопротивлялся при задержании. Сложность состояла в том, что формулировки этого рапорта должны были хотя бы с отдаленной достоверностью объяснить, как именно сопротивлялся задержанию Мэннерс, чтобы умудриться получить именно такие телесные повреждения.
Рутина, ничего не поделаешь.
Рутинным было и то, что Мэннерса сначала долго лечили в тюремной больнице, прежде чем он предстал перед судом по обвинению в убийстве по четырем пунктам. Двенадцать присяжных признали его виновным по каждому из четырех пунктов, хотя любого из этих пунктов с лихвой хватило бы для того, чтобы отправить обвиняемого на электрический стул.
Рутина...
Давно заведенным порядком декабрьское низкое солнце, прорываясь сквозь забранное решеткой и металлической сеткой окно, бросало мертвенно-светлые блики на вытертый деревянный пол дежурки. Вне этого пространства блуждали тени мужчин в рубашках с закатанными рукавами; декабрь в этом году обещал быть холодным.
Резко прозвенел телефонный звонок.
Это подавал голос простершийся за окном огромный город.
– Восемьдесят седьмой участок полиции. Детектив Карелла у телефона.
Дежурка работала по рутинному, раз и навсегда заведенному порядку. Люди делали свое дело, как бы пребывая вне времени. Они были причастны к древнему ритуалу кровопролития, и он диктовал им правила игры.