Леди-Солнце
Шрифт:
— Дорогая Филиппа! Можешь быть уверена, я именно так и поступлю.
Это несколько успокоило ее, а Эдуард чем больше размышлял, тем больше приходил к выводу, что пора еще не наступила, да и неизвестно, наступит ли вообще. Во всяком случае, нужно основательно разобраться, на кого опереться, — кто сможет и захочет стать союзником. Пока что он, пожалуй, может рассчитывать только на помощь тестя, графа Эно, и его брата Джона. Ну и, наверное, на графа Рейнольда из Гельдреса, своего нового зятя. Кроме того, недавно родившаяся дочь Джоанна уже обещана в жены сыну австрийского герцога,
Эдуард продолжал раздумывать об этом, но дольше раздумий дело так и не шло.
Неужели ему суждено остаток жизни провести в изгнании? Неужели этот Эдуард, дьявол его побери, так никогда и не решится вступить в схватку за французскую корону? О, как мечтал Робер унизить выскочку Филиппа! Как он его ненавидел! Ничтожество, волею случая попавший на королевский трон! Скинуть его оттуда — дело чести каждого настоящего мужчины! А себя Робер д'Артуа считал и считает именно таким… И он вернет украденные у него владения и расправится с виновными!
Всю жизнь он с присущей его характеру напористостью преследовал какую-либо цель, стараясь сделать все для ее осуществления, не давая отдыха беспокойной душе. Он не умел жить в безмятежном равновесии — либо страстно любил, либо так же ненавидел. Ни минуты покоя — и любые способы и средства для исполнения намерений.
Из ненависти к королю Филиппу выросла у него идея о его свержении с престола. Идея, которую он теперь с маниакальной настойчивостью пытается воплотить в жизнь, подкрепляя ее соображениями, какие еще некоторое время назад и не пришли бы ему в голову, а если б и пришли, он отмахнулся бы от них как от нелепых и несообразных. Робер д'Артуа убедил себя в справедливости притязаний Эдуарда на французскую корону и теперь делал все, чтобы заставить как можно больше людей поверить в них и довести дело до победного конца.
Эдуард продолжал держать себя осторожно, не допуская резких заявлений или поступков. Возможно, он не был уверен в своих правах или — что куда больше грело душу Робера — медлил оттого, что всесторонне обдумывал план действий и не хотел до поры до времени делать его всеобщим достоянием.
Верным было и то, и другое. Эдуард не был твердо убежден в обоснованности своих притязаний, но и не отказывался от них и при случае совершенно искренне мог уверять себя и других в законности прав на французскую корону.
От окончательного решения его удерживала и память о первой военной неудаче. Забыть об этом он был не в состоянии и пуще всего страшился неудачи повторной. Она поставила бы на нем крест как на воине и полководце. Конечно, он помнил последние успехи в Шотландии, но ему было понятно, что ничего выдающегося он там не совершил, просто сумел довольно удачно воспользоваться разбродом в стане противника.
Робер догадывался об этих сомнениях Эдуарда и вновь и вновь рассказывал ему о различиях между Шотландией и Францией, о которых нужно знать, если думаешь о военных действиях в этих странах.
— Шотландцы, — говорил он, — дикий народ, и природа в их краях тоже дикая. Она помогает им защищаться и нападать. Границы с такой
— Почему? — спрашивал Эдуард. — Зачем им нужен другой король?
— Потому что все они ненавидят Филиппа, — убеждал Робер его и себя. — Потому что он захватчик трона, притеснитель тех, кто слабее.
— Но они же сами посадили его на трон, разве нет? И все утверждают, что страна сейчас гораздо устойчивей, богаче и спокойней…
Ох, как он выводил из себя Робера вопросами и сомнениями! А когда тот раздражался, то становился даже дерзок.
Однажды, пребывая в состоянии лихорадочного ожидания, Робер ехал на коне по лесу и внезапно очутился на поляне, по которой протекал ручей. В нем стояла на одной высокой ноге большая птица с синевато-серым оперением, черным хохолком и длинной шеей. У нее был острый желтый клюв, который она, как кинжал, втыкала в воду, вылавливая там рыбешек и другую живность. Это была цапля.
Некоторое время он тихо наблюдал за ней, боясь спугнуть — ведь цапля осторожная, осмотрительная птица. Ее даже называют трусливой. Осторожная… трусливая… малодушная… Дерзкая и забавная мысль пришла Роберу в голову.
Он высвободил сокола, сидевшего у него на плече, и вскоре цапля была у него в руках.
Посмеиваясь, он повернул коня и поехал обратно.
Король и королева сидели за столом в обеденном зале. Робер запаздывал. Эдуард уже собирался спросить о причине его отсутствия, когда тот появился. За ним две служанки несли огромное блюдо. На блюде лежала цапля, которую он велел зажарить.
— Что это значит? — спросил Эдуард, заранее готовый к какой-нибудь новой веселой выходке, потому что Робер был горазд на них.
Тот подошел поближе к королю и отвесил глубокий поклон.
— Милорд, — сказал он, — охотясь у вас в лесу, я наткнулся на эту птицу. Мне показалось, она подходит вам и вы будете довольны. Возможно, это даже ваша любимая птица.
— Цапля? Но почему? — спросил Эдуард, предвкушая шутку.
— Милорд, всем известно, что цапля одна из самых робких птиц, не умеющая бороться за себя, — отвечал Робер д'Артуа, стараясь говорить как можно громче, чтобы его слышали во всех уголках зала. — Вы, милорд, тот король, который не готов воевать даже за то, что принадлежит ему по праву. Робкая птица… Робкий король… У вас много общего. Вот я и преподношу эту цаплю, чтобы она напомнила вам о сходстве, хотя она всего лишь птица, а вы король.
Наступила напряженная тишина. Эдуард поднялся с места, лицо у него побагровело. Филиппа задрожала от страха, уверенная, что необузданный нрав Плантагенетов сейчас покажет себя и тогда последствия могут быть самыми плачевными.
Робер стоял с невозмутимым лицом, сложив руки на груди и насмешливо взирая на молодого короля. Воистину граф д'Артуа был не робкого десятка.
К всеобщему удивлению, Эдуард внезапно разразился смехом.
— Ну, ты и наглец, Артуа, — сказал он.