Ледобой. Зов
Шрифт:
— Но…
— Пока не ускакали, сделайте, как я скажу…
Глава 50
Шесть ладей с медведем на парусах бессильно застыли посреди моря в дне ветряного ходу от Боянщины. Моряй на головной ладье тревожно всматривался в дальнокрай и морщился. Твою мать, море странное, безветрие кругом, вода не дышит: ни ряби, ни даже полуряби, а то что есть, это как малец носиком на воду пыхает. Синяя бездна сделалась точно мелкий стоячий пруд в лесной чаще, через которую не продерётся никакой ветер, хоть перегнись через борт, да глядись в неподвижную гладь, как в зерцало. Но вот глядишь ты, воевода княжеского ладейного поезда, вовсе
— Краёк, ну-ка глянь по сторонам. Ничто странным не кажется?
Кудрявый отрок, сам долговязый, шея долговязая и даже нос ему от отца-мамки достался какой-то долговязый, приложил руки к бровям.
— На полудне дальнокрая вообще не вижу, а во-о-н там чёрточка малость жирнее, чем должно быть.
— Значит не показалось. Как-то резко ветер ушёл. Что за напасть! Ведь почти дошли! До Скалистого всего ничего!
— Чтобы с полуночи да ветра не было… — Краёк только руками недоумённо развёл.
— Хороший из тебя мореход выйдет, — Моряй щелкнул долговяза по носу, тот широко улыбнулся и вернулся к делу — верёвки бочатами укладывал.
С кормы Дыродел руками спросил: «Что происходит?» Некогда знатный рубака, воевода кого-то из млечских бояр, он осел на Боянщине и теперь ходил поверенным Отвады в торговых делах. Почему осел в Сторожище, а не на отчине, отчего ударился в купечество — как ни пытали, никому не сказал, при себе оставил, и мрак его побери, может быть, поэтому именно Дыродел водит княжеские торговые поезда в Торжище Великое, а не какой-нибудь Зигзя?
«Не знаю, — Моряй пожал плечами и показал рукой, — но там и там что-то неправильно».
— Слушай меня, — зычно провозгласил он, — вёсла на воду!
— Вёсла на воду! — полетело с кормы на вторую ладью, а оттуда на третью и так далее. — Товсь!
Ладьи растопырили весла, будто ладонь пальцы, разбили зерцальную гладь мертвенной воды.
— Пошли!
Двигались уступом, каждая сзадиидущая ладья била девственно-ровную синюю целину чуть правее, и гребцы, пока взбалтывали море, удивлённо переглядывались: это тебе не в волну идти, хотя бы даже небольшую. Ладья идёт гладенько, быстро, качки нет совсем, корабли вспарывают недвижимое зерцало, как нож тканину, только вода журчит. Моряй поглядывал на восток и кусал ус. Чёрточка на дальнокрае, что виделась как гусеница лишь самую малость жирнее неуловимой полосы схождения воды и неба, стала видна отчётливо, и значить это могло только одно — что-то приближается, а ещё это неожиданное знание тащило за собой громадный вопросище, даже больше чем ладья: как гусеница двигается быстрее корабля на гребном ходу? Ветра ведь нет. На полудне по-прежнему «дымило», дымка завесила дальнокрай и показывать его не хотела никак. Там, прямо по носу море постепенно отдавало свой цвет, бледнело, делалось сероватым и терялось, ровно всамделишный туман укрыл. Если поднести ладонь к глазам, рука аккурат закроет туманное пятно, а справа и слева от ладони во вселенскую ширь всё так же будет струиться из тумана нить дальнокрая. Только… кажется и серое туманное пятно движется. Неужели и дымка отползает на полдень? Хорошо хоть запад обошёлся без неожиданных подарочков: полночь куда-то спрятала ветер, с востока ползёт неожиданно проворная гусеница, на полудне странное серое облако скрыло дальнокрай. И дом в той стороне — стоит и ждёт где-то там, за туманом.
Дыродел на корме что-то углядел на востоке, хмуро показал на гусеницу Моряю. Тот молча кивнул. Ага, это. Купец со значением
Гусеница наползала удивительно быстро, впрочем не быстрее того, как боянский ладейный поезд подходил к туманной завесе, но удивительнее прочих чудес вышло бы то, окажись жирная чёрточка каким-нибудь морским змеем, а не цепочкой ладей под белыми парусами с чёрным кругом посередине.
— Наддай, братва! — рявкнул Моряй, едва гусеница подошла настолько близко, что распалась на отдельные точки, из которых вскорости время выточило полуночные граппры. Их, почитай, получилось вдвое больше.
— Твою мать, — Дыродел, не веря глазам и не отводя взгляда, таращился на восток, да и Злобог бы с ними, с чужими граппрами — впервой что ли — но, мрак тебе в оба глаза, откуда у них ветер?
— Паруса надуты, море сизое, волна толкается в борта, — Моряй потрясённо смотрел на полуночников. — В меха ветер заточили, а теперь выпустили?
Боянские ладьи отчаянно резали зерцальную гладь, и всей ряби вокруг было только от самих ладей за кормой да от капель с вёсел, что разлетались по сторонам. Оттнирские же граппры по самые борта закопались в попутных волнах, а простая рябь против волн — это всё равно как глиняный медведь-свистулька около всамделишной зверюги, и вот вышел ты против косолапого, только у тебя даже свистульки нет. Две морские лужи разлились в нескольких перестрелах друг от друга: одна, ровно скаковой жеребец несётся на другую, вот-вот сольются, ветер оттнирам паруса мало не рвёт, волны гонит вслед за граппрами, но будто есть невидимая межа, перелететь через которую он не может.
— Раз, два, раз, два, — убыстрил биение вёсел Моряй. Должны, должны заскочить в туманную дымку впереди, и только одна есть надежда — сгусток тумана окажется достаточно велик чтобы спрятаться. — Братва, наддай!
Дымка висит недвижима прямо перед носом, глядишь на неё и голова кружится — ни клубов тебе, ни завитков, завеса не течёт, не дышит, просто висит в воздухе, будто нарисованная. Головная ладья первой нырнула в туман, и вихрь клубковатой серой пелены стал первой, привычной глазу обыденностью, которой вокруг должны быть рассыпаны многие тысячи, а вот почему-то нет. А то, что влетев шальным ладейным намётом в туман, ты дыхание задерживаешь от боязни засосать носом что-то плотное, ровно кисель, это обыденность? Моряй счёт или два не дышал вовсе, туман вышел настолько «творожным», что казалось носом затянешь что-то густое, как простокваша. От носа до кормы всего ничего, но кормчего просто не видно. Не вид-но!
— Раз-два! — дал счёт и не узнал собственный голос — глух, невзрачен и плосок, будто недосоленное жаркое.
И шелест волн будто пригасили: не видел бы гребцов, на слух подумал бы что гребут в осьмушку силы. Так ведь нет, упахиваются до звёздочек перед глазами. Ага, пошла, пошла привычная обыденность — паруса, ровно заступы, перепахивают серый туман, вон клубы заворачиваются да отваливаются на сторону, точно пласты земли на пахотном поле.
— Кабан, голос дай! — крикнул Моряй вожатому второй ладьи.
— Туточки! — прилетело из тумана, — Вот ведь вляпались! Идти недалеко да влезли в молоко!
— Передай на шестую — пусть назад косятся, как раздёрнет ветром туман — изготовиться к бою. Всем надеть брони!
Улетело по цепочке со второй ладьи на третью и так далее. Облачались к бою по очереди: носовая половина ладей гребёт, кормовая в кольчуги да панцири влезает, потом наоборот.
— Хотя, думаю, по следу не пойдут, возьмут наперерез, — буркнул себе в усы Моряй, — напрямки в тумане и захотят подрезать.