Ледобой. Зов
Шрифт:
— Это как? — нахмурился Речкун.
— А так, — Шкура скривился. — Шустёр оказался, подлец, ровно стрела. Человек для него вышел, ровно для мухи. Ты только замахиваешься, а он тебя уже десять раз разрубил, потом накрутил на меч ещё с десяток, а про то, что где-то в начале остался ты, уже и думать забыл.
— Вот прямо так и разглядел Синюю Рубаху, если он такой шустрый? — крикнули из первым рядов.
— А чего там разглядывать, — усмехнулся Шкура, — если в самом конце рубки, когда уже все попадали из сёдел, и никого больше не осталось — я один — он передо мной нарисовался
— Сука ты, Сивый! — прилетело откуда-то справа, от берега Озорницы.
— Да не блажи, малохольный, — кто-то хрипло оборвал крикуна. — Для того и разбираемся!
— Тихо, тихо! — Речкун угомонил горячие головы. — Значит, ты утверждаешь, что это Безрод избил торговый поезд из Арчиды к соловейским берегам?
«А тупицы существуют лишь для того, чтобы всегда существовал некто умный и невидимый и говорил из тени: я их уделал!»
— Я утверждаю, что торговый поезд обескровил человек в синей рубахе, лицом похожий на Сивого, как зерцальное отражение.
— Да не тяни ты кота за хвост! — Кукиша аж с места поднесло. — Говори прямо: Безрод удушегубил всех.
Шкура в сторону Кукиша даже не повернулся, лишь плечом повёл, да щелчком пальцев смахнул что-то с рукава, будто запачкался, а уж то, что смахнул в сторону боярина, углядел бы даже слепой.
— Я сказал то, что видел.
— Ай да, Шкура, ай да молодец! — крикнул кто-то. — Нашёл способ расквитаться. Не силой да умением, так хитростью!
Млеч и ухом не повёл. Речкун подошёл к Кабусу и пока подходил, купец всё пятился, за Шкуру отступал, отворачивался да руки поднимал, будто от беды загораживается.
— Боится он. Разумом ослаб, — буркнул Шкура. — Спросить что хочешь, мне скажи. Я единственный, в ком он не видит Синюю Рубаху. И то лишь потому, что всё время на его глазах был.
Речкун что-то негромко сказал, млеч повернулся к хизанцу и повторил. Воевода осторожно подошёл ближе, но чтобы не пугать очевидца сверх меры повернулся спиной.
— Это сделал жуткий человек в синей рубахе с рубцами по всему лицу! — громко провозгласил Речкун, а в рядах бояр пошла волна — едва с мест не повскакивали, вокруг князей сгрудились, что-то зашептали.
Шкура покосился в сторону родовитых да именитых и презрительно сплюнул. Ты гляди, едва из портов не выскочили. Отвада несколько раз мотнул головой, не соглашаясь, но в конце концов, утвердительно кивнул.
— Подведите видока к чёрной клетке! — прорычал сияющий Косоворот, будто самолично сподобился отрубить башку молниеносному Синей Рубахе, даже махнул в сторону клетку, будто нет здесь больше ни князей, ни бояр — властно, со значением.
— А не боишься, боярин? — Шкура немного подвинулся, закрывая собой Кабуса.
— Одного боязливого хватит, — расхохотался здоровяк. — Да и чего бояться?
— Ну да, если Кабус душу богам отдаст, тебе то что? — млеч хищно усмехнулся уголком рта.
— Сказано, подведи! Правду ищем, понимать надо!
Речкун, неодобрительно качая головой, многозначительно взглянул на Шкуру и взял купца за правую руку. Шкура плюнул, пристроился слева и что-то шепнул Кабусу. Тот начал коситься за спину, совсем не глядя
— Тварь Сивая, повернись и посмотри на него! — рявкнул Косоворот.
Безрод, до этого глядевший в сторону, нехотя повернул голову прямо и закрыл глаза. Бешеный, нечеловеческий крик испуганной птицей раскатился вдоль Озорницы и улетел к морю. Кабус, точно подкошенный, рухнул наземь, свернулся клубком, чисто малец в утробе, и забился, тряся головой.
— Пена, твою мать, — рыкнул Шкура, сорвал с себя пояс и сунул кожу в зубы до смерти перепуганному Кабусу. — Руки-ноги держи!
Речкун навалился на рухнувшего купца, стража от неожиданности попятилась, толпа задышала, по ней забегали волны. Отвада в бешенстве стукнул кулаком по подлокотнику сиденья и зло оглянулся на Косоворота. И будто посреди ясного солнечного дня раскатился гром и сверкнула молния — откуда-то прилетел свист, оглушительный до того, что люди близ клетки уши позажимали, а кто стоял подальше, жмурился да отворачивался, как будто от звука в чистом поле куда-то схоронишься. А когда свист растворился в воздусях и повисла такая тяжелая тишина, хоть ложками черпай, кто-то зычно, песенным голосом рыкнул: «Подтащи его ко мне», и никто в целом мире не понял бы, что это Безрод, если бы он не встал и не подошёл.
Речкун и Шкура ещё недоумённо оглядывались по сторонам — кто сказал — когда Верна крикнула что было мочи: «На клетку гляди! На клетку!»
Бабы в боярском кружке удивлённо переглянулись, а Коса и Луговица осенились обережным знамением — охраните боженьки! Да она же орёт громогласно, под стать душегубу! Вот это глотка у бабы. А младенец на её руках даже ухом не повёл. Спит, пузыри пускает!
— Гля, да это же Сивый! — люди показывали друг друга на клетку.
— Добить что ли хочет, не пойму? — кто стоял подальше, тянули шеи да глаза щурили — плохо видно.
— Шкура, отдай, — весело крикнул кто-то. — Хуже не будет! Всё равно уже не жилец!
— Ага, — прилетело с другого конца толпы. — Удушегубит, и доказывать ничего не надо!
— Отец! — в кружке видоков против Сивого пошло движение, какой-то молодой мужчина порывался пробиться к клетке, но на нём повисли, сбили с ног, накрыли телами и обездвижили так, что его и видно не стало.
Речкун и Шкура переглянулись, и старый воевода кивнул. Подтаскиваем.
— Лицом ко мне, — Сивый присел. — Раскройте ему рот, да не давайте сомкнуть зубы.
Шкура вынул из ножен кинжал, сунул рукоять Кабусу в зубы, а Безрод, вытянув руку меж брёвен клетки, несколько раз перебрал пальцами, будто раздавил что-то, и в рот несчастному потекло тонкой, сиротской струйкой.
— Что это? — Речкун с недоумением смотрел, как подсудимец разжимает здоровенный кулак и мимо кинжала заталкивает в бедолагу какой-то жмых.
— Яблоко, — усмехнулся Безрод. — Огрызок. Не доел вот. В углу валялся.
Сначала Кабус перестал биться и стучаться всем телом о землю, потом успокоился и обмяк, там и пена с губ ушла. Его унесли.