Ледобой
Шрифт:
– Все в одной рубахе шастаешь. Стужу в грудь поймаешь.
– Стужа мне сестрица, не кусает – лишь ласкает.
Такие разные они, Расшибец и Безрод. Сын был могуч и весел, этот сух, будто вяленый лещ, и угрюм. А лицо одно. Таким стал бы Расшибец лет через десять. Больно смотреть, а хочется.
– Ты зла не держи, парень. – Отвада закусил ус, покосился на мрачного Безрода. Даже искрой тепла не вспыхнули темно-серые глаза. – И на рожон не лезь. Один вот слазил. Хватит!
Сивый кивнул. Повернулся уйти. Слегка дрогнувший голос князя догнал в спину.
– Вернись.
Безрод недоуменно остановился, оглянулся, с вопросом в глазах подошел. Отвада лишь прошептал:
– Дай хоть обнять тебя, дурень.
И сгреб в могучие объятия. Да уж, как сыну быть слабаком при таком-то родителе?
– Ну, иди. – Князь оторвался, и только слепой не увидел бы, каких трудов ему это стоило. Стюжень давеча говорил, будто нельзя мерить князей и воевод обычной меркой. Дескать, в них бродит закваска богов, поэтому дух тверд, словно меч. Но в жизни все бывает. Случается даже о свой меч раниться.
Темнело. Безрод заглянул в амбар. Парни, отобранные в поход, последнее доделывали. Молча оглядел и вышел. То же в дружинной избе. То же в овине. Раны в лесу долечат, хватит сидеть в тесном городе, на волю пора. Неслухи стягивали веревками оружие, да пережали малость. Порвались веревки. Со смехом кто-то бросил им замену. Моряй перепроверялся, все ли на месте. Щелк закончил полностью. Люб не соврал, управился раньше всех. Осталось мешки надуть и запечатать. Тот невзрачный млеч, который сам напросился в поход, делал все удивительно споро, и складывал, и вязал. Правду люди говорят, мала птица перепелка, но диво как вкусна. Без суеты собирается, любо-дорого смотреть. Лишнего движения не делает. Где нужен один узел, один и кладет, а где два – там и два.
– Осталось наипаче трудное, – вздохнул Стюжень. – Как бы в море не померзли. Ведь не лето на дворе.
– Есть придумка?
– Есть. – Ворожец усмехнулся. – Чудодейственное снадобье. Завороженное! Как знали. Все лето на солнце стояло, тепло вбирало. Теперь отдавать время. В нем сила солнца и, ясное дело, ворожба. Годны еще старики на что-то?
– Поглядим, – усмехнулся Безрод.
Небо чистое. Как взойдет звезда Синий Глаз, значит, наступило самое темное время ночи, темнее не будет. Едва выкатится на небо Девичья Звезда, стража поднимет Безрода первым, а к Синему Глазу уже должны уйти. Сивый вышел из амбара, чтобы не греметь справой, на пепелище своей темницы расчистил место от золы и, воткнув светец в расщеп обгорелых бревен, стал собираться. Аккуратно связал меч, секиру и лук. Хорош лук! Норовист, плечист, круторог! Тетивы, уложенные в навощенный свиной желудок, привязал к черену меча. Вязанку стрел крепко приторочил к ножнам. Копейный наконечник притянул к луку. В один сапог сунул шапку, в другой – рукавицы. Полушубок расстелил, рукава раскинул, в рукава сунул сапоги, в середину бросил новые штаны и рубаху. Завернул подол и скатал. Положил все в мешки. Кольчуги и шлемы не возьмут, слишком тяжелы. Придется на месте добывать. Нож не стал прятать. На руку приладит, на правое плечо, чтобы достать было легко. Теперь прямая дорога в кузню, надуть мешки да просмолить. Потом спать. Сивый поднялся, подхватил справу и ушел в кузнечный конец.
Когда вернулся в амбар, замер на пороге. Тихо. Спят уже. Безрод постоял немного и, стараясь не скрипеть тесаным полом, пошел к себе.
Глава 7
Вылазка
В кромешной тьме его безошибочно нашел сторожевой дружинный, потряс за плечо. Сивый мгновенно проснулся, открыл глаза.
– Пора, – шепнул боец и растворился во тьме амбара.
Безрод встал, несколько раз присел, разгоняя кровь по членам, запалил маслянку, а от нее светоч. Разбудил Моряя. Моряй – Пряма. Кто-то от возни проснулся сам. Невзрачный млеч открыл глаза, едва скудный свет обласкал закрытые веки. Остающихся будить не хотели – тем поутру на стену – да сами проснулись, и скоро амбар глухо гудел. Справу с оружием местополагали на спину, так, чтобы не мешала, и ходили ровно горбуны – топорщится за спиной пузырь, полный воздуха, а в нем оружие. Перегуж и Долгач ходили меж воями, помогали, подсказывали,
– Пошли. – Сивый первым вышел из амбара, накинув на плечи верховку. По одному дружинные уходили следом.
Под дубом на дворе уже стояли сам Отвада, парни из дружинной избы и овина полностью собранные. Рядом с князем – ворожцы и между ними – ослепительно белый жертвенный бык. У Безрода глаза на лоб полезли. Стоит старый Стюжень, и вроде все как обычно, да только бугрит спину верховного воинская справа, а на пояснице топорщится скатка. Ворожец подмигнул, дескать, не ожидал, сопливый? Рот закрой, душа вылетит, не поймаешь! Сивый покачал головой, ухмыльнулся. Воевать старый, собрался, не захотел сидеть в городе. Рассудил, что и в лесу ворожец пригодится. Что ж, правильно рассудил. Где война, там и раны, где раны, там и ворожец. А если понадобится – рядом встанет, и только успевай пригибаться, когда огромный меч над головой засвистит.
Князь подошел к Безроду и произнес во всеуслышание.
– Призываю сень богов на голову вождя! – Отвада обнажил меч и положил лезвие на макушку Безрода. – Этот человек возглавит поход, этого человека дружинные поставили над собой, он достоин стать предводителем и принять, Ратник, твое благословение!
Налетевший порыв холодного ветра взъерошил волосы Безрода. Ратник услышал призыв.
– Кто из твоих воев уйдет последним?
Сивый повернулся к Гремляшу, кивнул. Парень вышел на середину.
– Этот воин станет последним, Отвада-князь.
Князь и Гремляш вместе отошли к дубу. Гремляш изготовил нож. Князь поднял к небу меч, пошептался с богами и одним ударом поразил быка в самое сердце. Вои напряглись, не случиться бы промашке. Не успел бык пасть на колени, как Гремляш опрокинул жертвенное животное на бок, молниеносно рассек горло, разрезал шею, выудил горловину и завязал узлом. Тот, кто уйдет последним, перевязал горло быка, так же, как закроет за собой дорогу злосчастью. Теперь из желудка животного ничто не выльется и не осквернит жертвенную кровь. И пусть так же гладко истечет поход, и удача стоит за спинами воев. Гремляш встал, весь перепачканный кровью, и ворожцы подали ему чашу с медом. Он не станет отирать с рук жертвенную кровь, даже если не удастся уйти этой ночью. Озорница возьмет ее сама. Парень осушил чашу и выметнул последние капли небу.
Отроки принесли чары со снадобьем, над которым Стюжень и остальные колдовали целое лето. Оно согреет, пока будут плыть. Ох, и крепок мед! Безрод, как водится, отдал последние капли небесам, оглядел воев, князя, ворожцов. Отвада кивнул. Пора.
Со стены сбегали вниз две веревки. Сивый сбросил верховку, сапоги, не оборачиваясь, взлетел на стену, обхватил руками веревки и, коротко выдохнув, медленно заскользил вниз. Вои дышать забыли, ни звука не издали. Не слышали даже плеска воды, так бесшумно Безрод ушел в реку. В этом месте Озорница особо широка. На том берегу все пребывало в спокойствии и ночном умиротворении. Ночь темна, на черной скале не видно черную тень. Выждали какое-то время, и второй взошел на стену…
Река задышала сыростью, заплескалась волнами в самые босые пятки. Сивый посмотрел под ноги. Еще полроста. Медленно ушел в воду сначала по щиколотки, потом по колени, потом по грудь, отпустил веревку и без всплеска ушел под воду с головой. Озорница помогала, подталкивала течением. Плыть тяжеловато, да можно. Холодная вода покалывает, ей противостоит ворожское снадобье, в жилах буянит, и не поймешь то ли зябко, то ли жарко. Снаружи студит, внутри жар кружит. Безрод оглянулся. Вроде тихо. Своим шепотом Озорница перебивает все звуки. На вражьем берегу горят редкие огни, сторожевые, должно быть, никто не кричит, тревогу не бьют. Не спеша, поплыл дальше. Еще на заставе плавал в полной справе, дело привычное. Тянет, конечно, но лишь бы тело не подвело за эти дни битое-перебитое.