Ледобой
Шрифт:
Сивый побледнел. Не в себе князь. Очень мудрено спутать молодца, взметавшего на плечи коня, с ним, худым да жилистым! Стюжень говорил только лицо и похоже. Так вот почему старик запалил всего лишь одну лучину!
– Расшибец, оторва, и чего тебя одного к урсбюннам понесло? Никак славы захотел? Много ли оттниров порубил?
Стюжень повернулся к Безроду. Старые глаза взывали, просили, умоляли. Дружинные в своих углах даже не дышали. Что скажет, Безрод? Ведь не за что ему князя любить.
Сивый нахмурился, холодно взглянул на старика – у того на мгновение сердце замерло – и, сцепив зубы, процедил:
– Много не много, а след оставил. След оставил, да голову назад принес. – Помедлил и глухо, тяжело бросил. – Отец!
– Сынок, не враги – ты меня на погребальный костер отправишь! Почему один ушел, почему дружину с собой не взял?
– С малой дружиной по лесам разгоню, с большой и вовсе в море
– Ах, незачем!? Вот я тебе, пока никто не видит! – Отвада соскочил с ложа – Стюжень больше не держал – схватил Безрода за волосы и вздернул голову к потолку. – Ты, поганец, поперек батьки в пекло не лезь! Сначала я к Ратнику отойду, щен сопливый, только потом ты! Еще дитем не обзавелся, а все туда же! Отца на дружине теснить!
Безрод еле сдерживал ухмылку. Стоило огромных трудов сохранять виноватую мину. Стюжень молча просил у богов выдержки и терпения для этого парня, хлебнувшего в жизни сверх меры. Безрод не спускал со старика глаз, ждал подсказки. Стюжень кивнул, все правильно делаешь.
– Ох, отец, все волосы выдернешь! Девки любить не станут!
Князь таскал «сына» за седые космы, таскал да приговаривал:
– Осенью женю! Первую встречную тебе сосватаю, и пока брюхом не прибудет, в сечу не пущу! Уразумел?
– Уразумел, отец! Для тебя хоть всех городских девок обрюхачу, только волос пусти!
Отвада повеселел, перестал трепать сивые лохмы. Притянул «Расшибца» к себе, и с такой силой прижал к груди, что едва нос Безроду не сломал. Разом больше, разом меньше…
Сивый неловко обнял князя. Чего ему стоило это объятие, Стюжень только догадывался. Безрод до крови закусил губу, только бы не отстраниться. Всего затрясло, лицо перекосило.
«Сын» осторожно заглянул в глаза «отцу». Сияют счастьем, но в глубине что-то неровно полыхает, будто пламя мечется. Сам князь дрожит, ровно мерзнет, но улыбается так широко, что не остается и тени сомнения – счастлив! Сивый закусил прокушенную губу. Ты гляди, как в жизни бывает, он уж точно пахнет не ребенком, и не молоком, но для кого-то это счастье! И точно раздвоился князь. Что-то очень темное, темнее, чем мрак по углам палаты, изникло из Отвады, словно пряталось внутри и только теперь наружу выступило. Человек. Большой, сильный, жуткий, глаз не видать, рот оскален. Отвада забился, будто в падучей, со счастливой улыбкой повалился Безроду на руки и приник к груди. Сивый оглянулся. Темного человека никто не видит. Никто в его сторону даже не глядит. Ни ворожец, ни старые дружинные. Глаза всех прикованы к Отваде, дескать, улыбается князь, и хорошо. И по тому, как скосил Безрод удивленные глаза в темный угол, Стюжень понял, что вышел-таки из Отвады злой дух, только в своей любви никто его не видит. Вышел из счастливой души, не вынес счастья, выкурил его Сивый, ровно лису из норы. То-то князя трясло! Это злой дух от ненависти исходил. А Безрод углядел Темного и недобро ухмыльнулся. Серые глаза сузились и полыхнули жаркой злобой. Старик подхватил князя у Безрода, а мнимый княжич повернулся в угол, куда отступил Темный.
– Вороняй, медленно выйди из угла, – процедил Безрод.
Бывалый дружинный сделал шаг вперед, и за его спиной – Темный.
– Наземь! – рявкнул Сивый, и понятливый Вороняй мигом рухнул на пол.
Безрод прыгнул в угол и с кем-то ожесточенно схватился. С кем – никто из дружинных не видел. Даже верховный ворожец оказался бессилен. Во мраке угла ревело на два голоса, и даже отблеска не давали красная рубаха Безрода и черные кожаные штаны.
Внезапно из угла истошно закричали могучим голосом. Не Безрод, другой. Дружинные, стоявшие в сенях, мало дверь на крик не вынесли. Застыли на пороге, играя мечами. Увидели князя со счастливой улыбкой на руках Стюженя, и отлегло. Безрода швырнуло из угла на середину палаты. Сивый кого-то крепко держал, но и самому досталось – рубаха повисла лоскутами, кровь разлетелась по всей палате. Седой да худой висел на ком-то, как пес на косолапом, давил рукой невидимое горло, и стал Темный понемногу проступать, будто начал куриться сажной дымкой. Огромен, силен, могуч, но Сивый остервенело ломал горло, и злой дух лишь отчаянно ревел, словно хотел перезлобить. Да где уж тут! Из Безрода собственное зло полезло, из души, из самых глубин. Долго держал. Хватит на двоих таких. Сивый едва не в колесо скрутил Темного, у того едва хребет не затрещал. Гнул на излом, ровно силищи прибыло. Злой дух дернулся, сбил Безрода наземь, и оба покатились по полу. Стюжень закрыл князя собою, Отвада слушал шум побоища, слепо таращился в заугольную тьму и лишь вопрошал:
– Ты наддай-ка ему, сынок! Мало, что ли, каши ел?
А когда Безрод прижал Темного коленом к полу и превратил лицо злого духа в сплошное месиво, дружинные ножами добили. Под праведным железом
– А что, сынок, чья взяла?
– Наша взяла, отец! Ох, и парень я у тебя! – прохрипел Сивый, теряя сознание. Болит. Все болит…
Перетянутый свежими повязками, Безрод открыл глаза и усмехнулся. Как пошутил однажды, так все и случается: стоит открыть глаза – посечен, порублен, да полотном замотан. Хоть вовсе не ложись! А сегодня где довелось проснуться? В дружинной избе или в амбаре? Интересно, чем опоил Отваду ворожец? И каково станет князю очнуться от вчерашних грез?
Безрод спустил ноги на теплый тесовый пол. Голова закружилась. Ой, держите, сорвется-укатится, назад не воротится! Замутило. Сивый глубоко вдохнул и выдохнул. Всегда помогало. Кто-то сообразительный слатал ошметки рубахи на живую нить, в прорехи льняные повязки светятся. Должно быть, Стюжень постарался. Безрод огляделся. Светло, чисто, просторно, через окошко ветер баловник носит свежий снег. Сколько дней прошло? Как будто все было только вчера – князь, лучина, Темный…
Где-то за дверью шумели голоса. Один из них знакомый. Того и гляди разнесет все по бревнышку, грохочет, будто гром по весне. Тяжелая дверь отворилась и, кланяясь низкой притолоке, вошел Стюжень. Лицом светел, хоть от самого лучины зажигай. Подошел и молча сгреб в охапку, едва не раздавил.
– Что князь?
– Плох. Да не телом – душой. Скорбит. Ходить-то сможешь?
Сивый кивнул. По всему видать, к Отваде идти придется. Сам не пойдешь – Стюжень отнесет.
Отвада безучастно глядел в потолок. И такая тоска плескалась в усталых глазах, что Стюжень поморщился и подтолкнул Безрода к ложу. Сивый подошел, остановился в шаге, поднял голову. Отвада глазами показал, дескать, в ногах сядь. Безрод поколебался и присел на край ложа. Ближе, показал князь, ближе, чтобы рукой можно было достать. Сивый пересел. Отвада глядел на Безрода, и слезы туманили глаза князя. Сивый представил себе, каково это, глядеть на лицо сына и знать, что это не сын. От чего ушли, к тому и пришли. Один злой дух изгнан, вползет другой, ведь ничто не поменялось.
Отвада взял Безрода за ладонь, хотел что-то сказать, да не смог. Просто смотрел в глаза и жал руку. Этот сивый парень украл лицо его сына, хотя кто у кого украл – еще поглядеть. Ведь постарше Безрод Расшибца. Похожи, ровно братья-близнецы. Отвада глядел и терялся. И хочется смотреть, и больно. Все плющил Безроду пальцы, будто за прошлое виноватился. Сивый молчал. Князь отпустил руку и потянулся к лицу, аж посерел от натуги. А Безрод не мог понять, чего же князь хочет. Потом догадался, стиснул зубы и подставил голову. Отвада ухватил неровно стриженые волосы и затаскал из сторону в сторону. Несильно, вовсе не так отчаянно, как вчера. Подкосило князя разочарование, подкосило, как не всякая рана подкосит. Стонал и таскал в отчаянии седые космы, будто это могло воскресить в Безроде погибшего сына. Потом обессилел, глаза Отвады закатились, и раненый провалился в беспамятство. Сивый пытался осторожно высвободить волосы, но тщетно. Княжья хватка крепко стиснула вихры. Давно следовало подкоротить, но все недосуг было. Стюжень тоже пробовал разжать пальцы, и тоже тщетно. Давить сильнее – только пальцы князю ломать. Старый ворожец едва не смеялся. Удивительное зрелище – любящий сын у ложа больного отца! Может быть, дружину позвать, пусть полюбуются? Когда еще такое увидишь? Безрод вполголоса пообещал начесать Стюженю гриву, ворожец, тихо смеясь, обещал в ответ намять бока.
– Да спи уж подле князя. Не укусит.
Сивый поерзал-поерзал да и впрямь уснул, подперев собою бок Отвады.
И все бы ничего, ведь оба на поправку пошли – и Безрод, и князь – если бы не злой полуночник. Те просто озверели, после того, как боянский поединщик срубил их ангенна. Себя перестали жалеть, на один удар отвечали двумя. На нескольких оттнирах горожане даже приметили пену бешенства, взбитую на губах. И все меньше становилось времени до того мгновения, когда сломают оттниры сопротивление. Отвада начал выходить в свет, злой, исхудавший. Сивый старался держаться подальше от князя, но что-то изменилось после того, как изгнали Темного. Отвада несколько раз в день звал Безрода к себе, о чем-то говорил, и от тех бесед зримо теплел лицом. Сивый же, наоборот, мрачнел. Трудно давить в себе злую память, но еще тяжелее сталкивать обратно в топкое болото отчаяния осиротевшего человека. Ведь только-только начал князь выкарабкиваться из трясины. Отвада еще и сам себя обманывал. Думал, будто выглядит по-прежнему сурово, но никого не могли обмануть теплые глаза.