Ледобой
Шрифт:
– Говорят, дети чище нас и ближе к богам. – Оттнир воздел глаза в темные небеса.
Безрод оглядел маленького горюнда, потом Гуська, ухмыльнулся.
– Мой-то, пожалуй, года на три поближе к богам будет.
Гуську шесть, Бреускевичу – лет девять.
– И в том его сила. Твой сильнее. – Оттнир хитро улыбнулся.
Сивый долго смотрел на Гуська сверху вниз, мальчишка доверчиво глядел снизу вверх.
– Хорошо. Здесь же. При светочах. На нашей половине. Бреуске лишь кивнул.
Оттниры ушли к себе, Безрод увел Гуська на Улльгу. Вои ничего не слышали, ветер относил разговор от ладей, – мигом налетели с вопросами, стоило Безроду свалиться в ладью.
– Мальчишку? – зашипел Вороток, и глаза его
– Да не блажи ты! – процедил Безрод уголком губ, взглянул – ровно холодом окатил и отвернулся к найденышу. – Гусек, поди, частенько с мальчишками в деревне дрался? – Да-а-а! Ка-ак дал однажды мало му воеводскому, – Гусек широко размахался, описывая свои ребячьи страсти. – Аж на четы… на пять шагов улетел! А еще Наворопке губешку раскровил, а он камнями бросаться стал. А еще Тишинок и Брызгулька вдвоем захотели мне синяки под глазами посадить, да я ка-ак…
– Вот и молодец. – Безрод погладил найденыша по светлой головенке. – А сына оттнира не сбоишься? Тот хвалился, дескать, побьет немоща белобрысого одной левой. Тебя то есть. Говорил, и места мокрого не оставит! Гусек мгновенно вспыхнул и ринулся было на берег, пытаясь пролезть меж обступившими воями. Дружинные хохотали, не пропускали мальчишку, а драчун пытался найти малейший зазор, пыхтел, ужом юлил.
Безрод поймал маленького поединщика, прижал к себе. – Скоро, скоро пойдешь. Да помни, бей, – что есть силенок. Кашу-то ел?
Гусек, сурово нахмуренный, кивнул, глядя на Безрода. Сивый передал мальчишку Неслуху, сам подозвал Воротка.
– Поди, пройдись от носа до кормы.
Вороток недоуменно вскинул брови, но пошел, неуклюже переваливаясь на дрожащих ногах.
– Ты. – Безрод показал пальцем на второго Неслуха.
– Ты…
– Ты…
– Ты…
В конце концов, подозвал сухого, невзрачного на вид, но выносливого, будто тяжеловоз Тяга и о чем-то с ним пошептался. Тяг лишь головой кивнул и нырнул в трюм. Затем Сивый перекинулся парой слов с Тычком.
Вои друг за другом высаживались на каменный стол. Граппры поставили бок о бок и крепко увязали. Сначала оттниры высаживались на Улльгу, и только потом на скалу. Два-три шага по веслу – и полуночники вслед за людьми Безрода сходили на берег. Все тревожно поглядывали вверх. Небо затянули тучи, ветер крепчал – налетит, размечет волосы, сорвет две-три шапки и будет таков. Буря не за горами, точнее, не за скалой, – вот-вот разразится.
Тычок заливался, будто ничего не происходило.
– …И вот говорит ему мать, жениться тебе пора, сынок. Уходят мои года, слаба стала по хозяйству.
Оттниры слушали-слушали, вертели головами, потом кто-то, знающий по-боянски, начал переводить для своих.
– Парень ей ответил, дескать, хорошее дело, но где бы такую жену взять, чтобы во всем оказалась хороша? Мать и спрашивает, во всем – это как? Сын и отвечает, чтобы домовитая была, да ела поменьше. А еще глаза мечтательно закатил и говорит, – дескать, лучше всего жениться на девке, которая воздухом питается.
Бояны уже улыбались. Оттниры, с некоторым опозданием – тоже.
– …И тут под окном проходила соседская молодица. Услыхала те речи, и саму в жар бросило. Прибежала домой и с порога матери бухнула, – дескать, замуж хочу. Та ей: ой, доченька, ой, милая, с твоим-то лицом – замуж? А девка хитро подмигивает, дескать, знаю, как дело обстряпать. Говорит матери, – пройди по деревне и пусти слух, будто твоя дочь вообще не ест, одним воздухом питается. Сказано – сделано. На следующий же день сватовство припожаловало. Сидит девка за столом, глазки в пол опустила, руки с колен не снимает, не ест, не пьет, на еду даже не глядит. Сваты спрашивают, – дескать, чего не ешь, девушка? Та им отвечает, не поднимая глазок с полу, –
– День прошел, второй минул, третий кончается, дело к ночи, а там и за полночь. Довольны оба. Умаялся парень за день и уснул. А среди ночи шасть рукой по ложнице, а жены-то и нет! Он, значится, по горнице поискал – нет ее, он в сени – нет ее, парень за порог – и тут нет! И вдруг слышит из подвала «: „Хрум-хрум-хрум-хрум“. Молодец прыг в холодную. А там…
Тычок закатил хитрющие глазки. Бояны ржали, чисто кони, оттниры грохотали, точно летний гром.
– …Стоит наша красавица в одной исподней рубахе, в левой руке кувшин молока, в правой держит копченого тетерева. Мудрено ли? Три дня крошки не нюхала, ни к чему не притронулась. Как увидала мужа, едва памяти не лишилась. Но ведь нельзя лишаться памяти! Не прожуешь – насмерть подавишься. Ну, она стоит и жует. Жить-то охота!..
Сраженные хохотом, упали наземь первые вои. Лежали на камне и держались за животы. – Парень оторопел, едва с лестницы не рухнул. Как же так, твердит, ты ж воздухом одним? В тебе ж силушка играет? А в хлеву играючи? А в избе? Баба ему в глаза глядит и жует, молоком запивает, дабы поскорее прожевать. Прожевала и говорит, – дескать, пока в девках бегала, и точно одним воздухом сыта была. Парень спрашивает, а что теперь сталось? Она ему – здрасти вам! Сам «распечатал», ровно кувшин, воздух теперь и не задерживается!
Стоящих просто не осталось. Первыми полегли бояны. И без того ноги еле держали, смех и вовсе колени растряс. Тот, что переводил для оттниров Тычкову байку, держался из последних сил, а когда, давясь хохотом, произнес последние слова, первым рухнул на камень. Тычок остался один, скреб затылок, озирался кругом и поглядывал вверх. Показалось, что кто-то наверху гогочет раскатистее всех. Густой голосище стекал со скалы, ровно патока по стенкам кувшина. – Оно ведь, как получается? Вышел я один против полуночной дружины – и всех укатал! – Тычок пожал плечами, погладил Гуська по голове, оглянулся вокруг, выглядывая Безрода. – Стар да млад одни стоят, – и затылки теребят! Вои отгремели, отхохотали, вытирая слезы, поднялись. От дела не убежишь. Как уговорились, так и будет. Буря поднимается. Надо спешить.
Бойцы обеих дружин встали со светочами кругом. Воеводы накручивали мальчишек перед сшибкой. – Говорил, что побьет тебя, немоща белобрысого, размечет косточки по всем сторонам, подарит Морскому Хозяину. Да, он тяжелее тебя, этого не отнять, но и ты стой, не падай. Три седмицы зуб на оттниров точил. Вот и кусай. Гусек согласно кивал. Он-то, конечно, знает, что кусаться в драках нельзя, воевода про «кусаться» иносказательно говорил, толечко однажды Голька всамделишно укусил за нос. Вот больно-то было! А чего это вои хохотали, аж по земле валялись? Что-то смешное дед Тычок рассказал? Бреуске поднял на Безрода глаза, – готовы ли. Сивый кивнул. Вои замолчали. Поединок дело серьезное, – даже когда дерутся дети. Наверное, столь тяжкий груз ответственности еще никогда не падал на детские плечи. Больше полусотни жизней. И взрослому вою стало бы не по себе, что уж про детей говорить? Маленькие поединщики вышли на середину, оба насупленные, глаза горят. Пошепчутся друг с другом и сцепятся. Гусек что-то сказал, Бреускевич ответил. Безрод взглянул на востроухого Ледка, услыхал, что шепчут? Ледок слышал, улыбнулся и наклонился к Безроду.