Ледоход
Шрифт:
Чем ближе к берегу, тем более измельчен, истерт лед и всё чаще проваливались люди. Город уже почти проплыл мимо, скоро нас вынесет на Волгу, а там лед еще не тронулся и нас подтянет под него.
– Пожалуй - потонем,- тихонько сказал мордвин, поглядывая налево в синюю муть вечера.
Но вдруг - точно пожалев нас - огромная чка уперлась концом в берег, полезла на него, ломаясь, хрустя, и встала
– Беги-и!
– яростно закричал Осип.- Валяй во всю мочь!..
Прыгнул на чку, поскользнулся, упал и, сидя
– Бегите, щенки свинячьи, ну!..
Лицо у него было синее и дрожало, глаза погасли, рот странно открылся.
– Вставай, дядя...
Он опустил голову.
– Ногу я сломил будто... не встать...
Мы подняли его, понесли, а он, закинув руки на шеи нам, ворчал, щелкая зубами:
– Утопнете, лешманы... ну, слава те богу, не попустил, батюшко... Глядите - троих не сдержит, шагай осторожно! Выбирай, где лед снегом не покрыт, там он тверже... бросить бы вам меня!..
Заглянул прищуренным глазом в лицо мне и спросил:
– А книжка-то грехов наших, поди, вовсе размокла у тебя, пропала, а?
Когда мы сошли с куска льдины, навалившегося на берег, раздавив в щепы какую-то барку, вся часть льда, лежавшая в воде, хрустнула и, покачиваясь, захлебываясь, поплыла.
– Ишь ты,- одобрительно сказал мордвин,- поняла дело!
Мокрые, иззябшие и веселые, мы на берегу, в толпе слободских мещан; Боев и солдат уже ругаются с ними, мы кладем Осипа на какие-то бревна, он весело кричит:
– Ребя, а книжка-то решилась, размокла ведь...
Эта книжка - точно кирпич за пазухой у меня; незаметно вынув, я швыряю ее далеко в реку, и она шлепается о темную воду, как лягушка.
Дятловы помчались в гору - в кабак за водкой, бегут, колотят друг друга кулаками и орут:
– Р-ря!
– Их ты-и!..
Высокий старик с бородою апостола и глазами вора убежденно говорит над моим ухом:
– А за то, что вы взбулгачили народ мирный, надо бы вас, анафемов, по мордам...
Боев, переобуваясь, кричит:
– Чем мы вас потревожили?
– Христиане тонут,- ворчит солдат, еще более охрипший,- а вы что делали?
– А что нам делать?
Осип лежит на земле, вытянув ногу, и, щупая полушубок дрожащими руками, жалуется тихонько:
– Ах, мать честная, как измочился... Спорчена одежа на нет... а - года не носил!..
Стал он маленький, сморщился и словно тает, лежа на земле, становясь всё меньше.
Вдруг, приподнявшись, он сел, охнул и злым, высоким голосом заговорил:
– Понесли вас беси, дураков,- в баню, в церковь, вишь ты! Чертогоны!.. Туда же... Не проживет бог без вас свой праздник... На смерть наткнулись было... одежу всю спортили, чтоб вас рОзорвало...
Все переобувались, отжимали одежу, устало сопя,
– На-ко, что удумали, окаянные! Баня им надобна... вот,- полицию бы, она бы вам показала баню...
Кто-то из мещан услужливо сказал:
– За полицией послано...
– Ты - что?
– закричал Боев Осипу.- Ты зачем притворяешься?
– Я?
– Ты!
– Стой! Это как же?
– Кто подбил народ, чтоб идти, а?
– Кто?
– Ты!
– Я?
Осип задергался, точно в судороге, и сорвавшимся голосом повторил:
– Я-а?
– Это совсем верно,- спокойно и внятно сказал Бу-дырин.
Мордвин тоже подтвердил, тихонько, печально:
– Ей-богу, ты, дядя Осип!.. Ты забыл...
– Конешно, ты заводчик делу,- угрюмо и веско крикнул солдат.
– За-абыл он!
– яростно кричал Боев.- Как же, забыл! Нет, это он пробует, нельзя ли свою вину на чужую шею хомутом одеть, знаем мы!
Осип замолчал и, прищурив глаза, оглядел мокрых, полуодетых людей...
Потом, странно всхлипнув - смеясь или плача - дергая плечами и разводя руки, стал бормотать:
– А ведь - верно... и впрямь - моя затея-то... скажи на милость!
– То-то!
– победоносно крикнул солдат.
Глядя на реку, кипевшую, как просяная каша, Осип, сморщив лицо и виновато спрятав глаза, продолжал:
– Прямо - затмение... ах ты, батюшки! И как не утонули? Даже понять нельзя... Фу ты, господи!.. Ребята... вы - того... не сердитесь, праздника ради... простите уж!.. Помутилось в уме у меня, что ли-то... Верно: я подбил... экой старый дурак...
– Ага?
– сказал Боев.- А как бы я - утоп, чего бы ты говорил?
Мне казалось, что Осип искренно поражен ненужностью и безумием сделанного им,- скользкий, точно облизанный, напоминая новорожденного теленка, он сидел на земле, покачивая головою, шаря руками по песку вокруг себя, и не своим голосом всё бормотал покаянные слова, ни на кого не глядя.
Я смотрел на него, думая - где же тот воевода-человек, который, идя впереди людей, заботливо, умно и властно вел их за собою?
В душу наливалась неприятная пустота, я подсел к Осипу и, желая что-то сохранить, тихо сказал ему:
– Будет тебе...
Он искоса взглянул на меня и, распутывая бороду пальцами, так же тихо молвил:
– Видал? То-то вот...
И снова заворчал громко, для всех:
– Какая штука - а?
...На вершине горы, на фоне уже потемневшего неба, стоит черная щетина деревьев, гора прилегла к берегу, точно большой зверь. Появились синие тени вечера, они выглядывали из-за крыш домов, прижавшихся к темной коже горы, точно болячки, смотрели из рыжей, влажной пасти глинистого оврага, широко разинутой на реку,- чудилось, будто она тянется к воде, чтобы выпить ее.