Ледоход
Шрифт:
Уже подходили к середине четырехсотсаженной полосы льда, когда вверху реки зашуршало зловещим шорохом, в ту же минуту лед поплыл из-под ног у меня, я покачнулся и, не устояв, припал на колено, удивленный. Но тотчас же, как только я взглянул вверх по реке, испуг схватил меня за горло, лишил голоса, потемнил зрение - серая корка льда ожила, горбилась, на ровной поверхности вспухали острые углы, в воздухе растекался странный хруст точно кто-то тяжелою ногой шел по битому стеклу.
С тихим свистом около меня струилась вода, трещало дерево, взвизгивая, как живое, орали люди, сбиваясь
– Разойдись... расходись - держись порознь, божьи дети... Пошла матушка, пошла-а! Веселей, ребятки! Вот - пошла-а...
Он прыгал, словно на него осы напали, и, держа саженный ватерпас, как ружье, тыкал им вокруг себя, точно сражаясь с кем-то, а мимо него, вздрагивая, плыл город. Лед подо мною заскрежетал, мелко ломаясь, на ноги мне хлынула вода, я вскочил, слепо бросился к Осипу.
– Куда?
– замахнувшись ватерпасом, крикнул он.- Стой, чёрт!
Показалось, что это не Осип,- лицо странно помолодело, всё знакомое стерлось с него, голубые глаза стали серыми, он словно вырос на пол-аршина. Прямой, как новый гвоздь, плотно сжав ноги, вытягиваясь вверх, он кричал, широко открыв рот:
– Не крутись, не сбивайся кучей - башки поразобью!
И снова замахнулся на меня ватерпасом.
Ты куда?
– Потонем,- тихонько сказал я.
– Цыц! Молчи...
Но, оглянув меня, он прибавил тише и мягче:
– Потонуть и дурак сумеет, а ты вот выберись... ты - вылезь!
И снова залился, закричал ободряющие слова, выгибая грудь, закинув голову.
Лед потрескивал и хрустел, неспешно ломаясь, нас медленно сносило мимо города; какая-то силища проснулась в земле и растягивает берег: часть его ниже нас - неподвижна, а та, что против, тихо отходит вверх по реке, и скоро земля разорвется.
Это жуткое, медленное движение лишало чувства связи с землею: всё уходило, щемя грудь тоской, ослабляя ноги. В небе тихо плыли красные облака, изломы льда, отражая их, тоже краснели, точно напрягаясь, чтобы достичь меня. Ожила вся огромная земля к весенним родам, потягивается, высоко вздымая лохматую влажную грудь, хрустят ее кости, и река, в мощном мясе земли,- словно жила, полная густой, кипучей крови.
Угнетало обидное ощущение своей малости и бессилия в этом уверенном, спокойном движении масс, а в душе,- на обиде,- растет, разгорается дерзкая человечья мечта: протянуть бы руку, властно положить ее на гору, на берег и сказать:
"Стой, пока я не дойду до тебя!.."
Грустно вздыхает гулкая медь колоколов, но - я помню, что через сутки, в ночь, они грянут весело, возвещая воскресение.
Дожить бы до этого звона!..
...Семь темных фигур качались в глазах, подпрыгивая на льду; они размахивали досками, точно гребли в воздухе, а впереди их вьюном вертится старичок, похожий на Николая Чудотворца, и немолчно звенит его властный голос:
– Не зева-ай!..
Река стала шероховатой, ее живой хребет вздрагивал и извивался под ногами, напоминая о ките из "Конька-Горбунка", и всё чаще из-под чешуи льда выплескивалось жидкое тело реки - мутная холодная вода, жадно облизывая ноги людей.
Люди шли по узкой жердочке над глубоким
Первым провалился под лед Мокей Будырин; он шел впереди мордвина, как всегда молчаливый, отсутствующий, шел спокойнее всех и вдруг - точно его дернули за ноги - исчез, на льду осталась только его голова и руки, вцепившиеся в доску.
– Помога-ай!
– завыл Осип - Не толпись все, один, двое помоги!
А Мокей, отфыркиваясь, говорил мордвину и мне:
– Отойдите, парни... я сам... ничего...
Выбрался на лед и, отряхаясь, сказал:
– Пострели те горой, эдак-то, гляди, и в сам-деле потопнешь...
Теперь, щелкая зубами и облизывая большим языком мокрые усы, он особенно стал похож на большого, смирного пса.
Мимолетно вспомнилось, как он, месяц тому назад, отсек себе топором напрочь сустав большого пальца левой руки - поднял бледный обрубок с посиневшим ногтем и, разглядывая его темным взглядом непонятных глаз, виновато, тихонько говорил:
– Скольки разов я его, чудашку, портил, прямо - счету нет!.. Вывихнут он у меня, неправильно действовал... Теперь - схороню...
Тщательно завернул обрубок в стружку, положил в карман и тогда уже перевязал пораненную руку.
За ним выкупался Боев - казалось, он сам нырнул под лед и тотчас закричал неистово:
– А, б-батюшки, тону, смертынька, братцыньки, дайте помощь...
Он так бился в судорогах страха, что вытащили его с трудом и в хлопотах около него едва не погиб мордвин, окунувшись с головою в воду
– Вот попал бы к чертям ко всенощной,- выбравшись на лед и сконфуженно усмехаясь, сказал он, теперь еще более тонкий и угловатый.
Через минуту снова провалился и завизжал Боев
– Не ори, Яшка, козлиная душа!
– кричал Осип, грозя ему ватерпасом.Нашто пугаешь людей? Я те задам! Распояшься, ребята, карманы вывороти, ловчей будет...
На каждом десятке шагов открывались, хрустя и брызгая мутной слюною, зубастые челюсти, синие острые зубы хватали ноги: казалось, река хочет всосать в себя людей, как змея всасывает лягушат. Намокшая обувь и одежда, мешая прыгать, тянули книзу; все стали скользкими, точно облизанные, неуклюжими и немыми, двигались тяжко, медленно и покорно.
Но Осип словно заранее сосчитал трещины во льду и такой же мокрый, как все, скакал зайцем со льдины на льдину; перескочит, остановится на секунду и, осматриваясь, звонко кричит:
– Гляди, как надо, эй!
Он играл с рекою: она его ловила, а он, маленький, увертывался, умея легко обмануть ее движения, обойти неожиданные западни Казалось даже, что это он управляет ходом льда, подгоняя под ноги нам большие, прочные льдины.
– Не падай духом, божьи детки, э-эй!
– Ай да дядя Осип!
– тихо восторгался мордвин.- Ну - человек!.. Это действительно - человек...