Ледокол 2
Шрифт:
Наглядный пример: узбекский колхозник за гроши собирал хлопок, ивановская ткачиха за гроши его перерабатывала в материю, а из нее прибалтийские модельеры делали готовые изделия и заявляли, что «умеют работать не в пример этим узбекам и русским».
До революции в Российской Империи ходила поговорка, отражавшая «благосостояние» прибалтийских «европейцев»: «У него, как у латыша, – х… да душа». Если учесть, что слово «пролетарий» означает [107] буквально человека, не имеющего ничего, кроме «орудия собственного воспроизводства», то вышеприведенная пословица очень точно определяет самый «пролетаризированный»
Латышские формирования как нельзя лучше подходили для карательных операций. Вылезшие из своей Прибалтики, нищие, отсталые и забитые, которых до революции даже не брали в лакеи за грубость – латыши были идеальными «борцами за счастье всего трудового человечества». (Впрочем, не все прибалты были такими, как латыши. Эстонок, например, ценили как домашнюю прислугу в случае, если не хватало денег для найма «настоящей» немецкой горничной. Эстонские служанки были довольно чистоплотны и не совали нос в дела хозяев.) [108]
По словам американского советолога М. Бернштама, в советской исторической литературе не скрывается тот факт, что, когда мобилизованные формирования Красной Армии были малочисленны, неорганизованны и необучены, именно ударные отряды интернационалистов и, в частности, полки и бригады Латышской стрелковой дивизии были основной военной силой в основных операциях – в подавлении народных восстаний (именно интернационалисты применили артиллерийский обстрел химическими снарядами при подавлении восстаний в Ярославле, Ижевске и Воткинске).
О размахе народной борьбы против большевистского режима свидетельствуют данные Наркомата внутренних дел: с июля по декабрь 1918 г. в 16 губерниях европейской части России произошло 129 восстаний, в том числе в июле – 13, в августе – 29, в сентябре – 17. А за весь 1918 год «только в 20 губерниях Центральной России вспыхнуло 245 крупных антисоветских мятежей». [109]
Интернациональные бригады состояли из бывших военнопленных Центральных держав, а также белочехов, поляков, финнов, китайцев, корейцев, персов и других. Всего они насчитывали 74 000 осенью 1918-го и 268 000 – летом 1920 года (Интернационалисты. Трудящиеся зарубежных стран – участники борьбы за власть Советов. М., 1967, с. 577). Из них Латышская дивизия насчитывала соответственно 24 000 и 18 000 человек (Латышские стрелки в борьбе за Советскую власть в 1917-1920 годах. Воспоминания и документы. Рига, 1962). Красная Армия в это же время имела 387 500 – в 1918-м и 3 538 000 – в 1920 году (Директивы Главного командования Красной Армии. М., 1969, с. 130-131).
Из этих цифр видно, что интернационалисты составляли очень высокий процент для любой армии в любой войне, и он уникален в истории. Для войны же, в которой основные операции – не стратегические фронтовые, а подавление повстанчества и сопротивления коренного населения, роль ударного [110] костяка, именно на подавлениях сосредоточенного, – является, несомненно, ключевой ролью в победе режима над населением.
Особенно это было важно для трудного первого года революции, когда мобилизация только началась, регулярной армии почти не было, восстания не прекращались ни на день, – тогда не неуправляемые отряды красноармейцев, а железный костяк интернационалистов, остовом которого стали латышские формирования, спас мировую революцию от русского народа. Контролируя остальную армейскую массу и являясь ударным кулаком в войне против населения, формирования ландскнехтов-интернационалистов стали главной, решающей силой социализма в 1917-1920 годы.
Отметим также роль интернационалистов в ковке пролетарского «щита и меча». Например,
Учитывая вышеприведенные факты, было бы неплохо разобраться с вопросом – когда существовали и существовали ли вообще прибалтийские государства.
Резун, вероятно, мог бы сказать, что эти земли были завоеваны Петром I. Но, во-первых, они [111] были не завоеваны, а отвоеваны у Швеции в результате двадцатиоднолетней войны, что и было тогда закреплено Ништадским договором, после которого Св. Синод и присвоил Петру I титул «Отца отечества, императора всероссийского, Петра великого». «Отец» закатил тогда такое празднество по случаю заключения мирного договора со Швецией, какого, наверное, не видывал мир.
Парадоксально, но после победы страна-победительница выплатила контрибуцию побежденной стороне! Ништадский договор от 30 августа 1721 г. (артикул № 5) предусматривал возвращение Швеции не только финских территорий, но и выплату «двух миллионов ефимков, исправно и без вычета… и указать на такие сроки и такою монетою, как о том в сепаратном артикуле… постановлено». Постановление в сепаратном артикуле было следующее:
«А сей платеж чинится впрочем в 4 срока, из которых перьвой в начале будущего февраля 1722 года на 500 000 ефимков; второй в начале месяца декабря того же года на 500 000 ефимков; третий в месяце октябре 1723 года паки на 500 000 ефимков, а четвертый и последний в начале месяца сентября 1724 года, на 500 000 ефимков, что тогда вся сумма сих помянутых 2 000 000. сполна заплачена и отдана быть имеет».
(Мне почему-то сразу вспомнились авторы Версальского договора с их педантичной росписью ограбленных побежденных.)
А в артикуле № 6 побежденная Швеция обязывала Россию продавать ей хлеба на 50 000 рублей ежегодно, не «взимая никаких пошлин и иных налогов». И, что самое главное, это экономическое обязательство вменялось России «в вечные времена». Правда, присутствовала здесь и «гуманитарная» оговорка в том духе, что, ежели в России случится недород, тогда, конечно, может быть сделано и послабление, однако при условии, что «его царское [112] величество принужден будет вывоз хлеба генерально всем нациям запретить». Это была тоже, пусть и замаскированная, контрибуция, причем вменяемая России «в вечные времена».
Во вторых, согласно Ништадскому договору, Россия даже не отвоевала в начале XVIII века у Швеции прибалтийские земли, а выкупила их.
А в третьих, казалось бы, прибалтийским буржуазным государствам, уважающим – по идее – священный институт частной собственности, следовало при даровании им независимости выплатить России хотя бы часть того, что она когда-то выплатила Швеции (это касается Эстонии и Латвии). Куда там!..
Английский историк Алан Тейлор писал в 1975 г., что «права России на балтийские республики и восточную часть Польши были гораздо более обоснованными по сравнению с правом Соединенных Штатов на Нью-Мексико (одна из захваченных у Мексики территорий. – Прим. авт.). Фактически англичане и американцы применяли к русским нормы, которых они не применяли к себе».