Ледокол

Ann Lee

Я спускаю ноги на пол, и подтягиваю к себе пеньюар, натягиваю его на плечи, и включаю ночник.

— Юля прости, что мы тебя разбудили, — Дмитрий Алексеевич, заваливает Кира на кресло, — просто он никак не унимался, всё к тебе рвался.

Позади, закивали Миша с Лёшей, подтверждая слова будущего свёкра. Кир сидел, развалившись в кресле, склонив голову вперёд, и непонятно, спал или нет.

— Всё нормально, — вздохнула я.

— Не трогай его, пусть здесь спит, — напутствовал Дмитрий Алексеевич, отступая к выходу, выгоняя

из комнаты друзей.

— Спокойной ночи, — говорят они вместе и опять ржут.

Я невольно улыбаюсь.

Дураки.

Подхожу к Киру, обхватываю ладошками его лицо, поднимаю. Он медленно открывает глаза. Взгляд мутный, расфокусированный. Блудит по мне, и губы в улыбку складываются.

— Ты чего так напился? — спрашиваю.

Впервые вижу его в таком состоянии.

— Заноза моя, — заплетается его язык, и он сгребает меня ближе своими лапищами. Утыкается носом в мой живот.

— Кир, — немного отстраняюсь, — давай осторожней, в тебе силы немерено!

По телу невольно проноситься дрожь, от больших ладоней, словно импульсы, бежит тепло, расходиться. Горячее дыхание опаляет кожу сквозь шёлк ночной одежды. Запах коньяка щекочет ноздри.

— Блядь, как же ты пахнешь, охуенно, — бормочет он, ослабляет хватку, но продолжает шарить по тонкому шелку носом, а я зарываюсь в его волосы, и глажу голову. — Не может так человек пахнуть! А ты и не человек! — выдаёт он в конце.

— А кто? — смеюсь я.

— Ты наркота моя, мой личный сорт, — снова втягивает мой запах, — бля, щас кончу!

— Кир, давай спать ложись! — фыркаю я, знаю, сейчас его понесёт.

Но он не разжимает рук, держит меня крепко, головой прижимается, наслаждаясь моей лаской. Я думала, что уже заснул, когда он затих, но руки его держат меня крепко, и когда я пошевелилась, он поднял лицо.

— С отцом, наконец, помирился, — выдаёт он.

— А что, вы в соре были? — глажу его лицо, расправляя морщинки.

— Он многое во мне не принимал, — тихо говорит Кир, снова склонив тяжёлую голову — не мог простить убийство. Может и не смирился до конца, но сегодня, впервые за семь лет пожал мне руку. А ты примешь меня таким?

— А ты считаешь, что у меня есть выбор? — усмехнулась я, и вспомнила свои слова про чудовище.

— Нет, никакого выбора не дам, — вертит головой, и осоловелым взглядом смотрит, — только со мной будешь, ни с кем больше!

— Да я уже поняла, — склоняюсь и чмокаю его в лоб, — ты же ледокол, прёшь напролом!

— А ты заноза моя, блядь, весь мозг мне вытрахала! Только членом и думаю! Каждый раз, прикидываю, как бы натянут тебя!

— Кир! — возмущаюсь я, и мои щёки горят.

— Я же на тебя запал, ещё в том грёбаном автобусе, — признаётся он, и усаживает на свои колени, откидывается на спинку и гладит меня. Я обвиваю его шею, кладу голову на плечо.

— Да ну! — не верю я, вспоминая, как он прожигал меня ненавидящим взглядом.

— Сам не

понимал тогда ещё. Только освободился, домой сунулся, а там Жанка всё подчистую вынесла и срулила, сучка. Думал, убью. Сидеть заново не хотел. А тут ты, такая борзая! Так и прикидывал, прихватить тебя с собой, еле сдержался! — журчит в тишине его тихий рокот.

Я слушала внимательно, впервые Кир был таким разговорчивым. Вот это признание! Оказывается, наше знакомство могло начаться раньше.

— Дерзкая такая, заплатила за меня! А у меня тогда не копья не было! Потом в рестике у Ашотика увидел, как тебя пацаны Шмеля зажимают, пока нашёл вас, они тебя уже помять успели.

Я вздрогнула и поежилась, вспоминая двух отморозков, которые чуть не изнасиловали меня.

— Я их на части порвал, — коротко бросил Кир, а я промолчала. Не стала уточнять, живы ли ещё эти части, или уже нет.

— Кир, расскажи про Катю? — осмелилась я задать давно мучивший меня вопрос.

— Катя, — посмаковал он имя бывшей, — нет больше в моей жизни Кати. И нечего о ней вспоминать.

— Ты любил её? — коснулась пальцем, шеи и провела по кромке букв татуировки, по разлёту ключиц.

— Ты же знаешь всё, зачем спрашиваешь? — он накрывает мою ладошку, и прижимает к груди, и я чувствую гулко бьющееся сердце.

— Я не знаю о тебе почти ничего, Кир, — вздыхаю я, — все, что мне известно, я вырываю с боем у тебя, либо это обстоятельств так складываются, либо мне кто-то рассказывает. Ты закрываешься постоянно.

— Юля, все, что тебе нужно, ты знаешь, — отрезает он.

— Я не пойму, Кир, — откровенно злюсь, — ты, что сломаешься что ли, если расскажешь о себе!

— Да блядь, не хочу я вспоминать эту суку, ради которой я всё похерил. Неужели не понятно! — Кир сталкивает меня с коленей, делает это правда аккуратно.

Я встаю, обижено надуваю губки, а он рывками, остервенело, скидывает с себя одежду.

— Любил я её, до поросячьего визга, а ей только деньги нужны были, и срала она на мою любовь, а я всё равно любил, — кричит он, скидывая вещи.

— А сейчас любишь? — складываю руки на груди.

Он останавливается, смотрит на меня, прожигающим взглядом, словно прикидывая, вменяемая я, или нет.

— Дура ты, красивая, — бросает мне Кир, и стягивает брюки, откидывает их на кресло, забирается в кровать под одеяло и отворачивается.

А я так и стою, понимая, что да, действительно дура. Сама же вывела мужика, а теперь ещё и обижаюсь на него.

Поплелась к кровати, залезла под одеяло. Стало холодно, без горячих ладоней на боку, без твердого теплого тела рядом. Блин и кровать то огромная, тут невзначай повернуться не получится, вроде раз и оказалась рядом, тут ползти надо, прижиматься, сопеть в изгиб шеи, скрестись, чтобы впустили, и обогрели.

Ползу, подбираюсь ближе, и застывшие конечности, прислоняю.

Молчит, может спит.