Ледовая книга

Смуул Юхан Ю.

В этой истории справедливо все, кроме одного: речей императоры не произносят. Может быть, перед первой экспедицией они и выступали, но перед третьей не считают нужным этого делать, да и период собраний у них, по-видимому, миновал. (В Таллине тоже так: все длинные речи произносятся зимой, а летом либо ломают голову над тем, с чем бы выступить осенью, либо стараются понять, зачем зимой столько ораторствовали.) А тут сейчас поздняя весна.

Таково было наше первое знакомство с пингвинами.

Весь день вертолёт то поднимается в воздух, то приземляется рядом с «Кооперацией». У нас тесная связь с Мирным. Многие перебираются туда.

«Кооперацию»

соединяет с морем узкий канал. По нему вчера и сегодня ночью приплывали киты. Сперва двое, потом пятеро. Прямо у самой кормы появлялись из воды их чёрные громадные спины. Они фыркают (в описаниях говорят «отдуваются») почти как лошади. Интересно, что они тут ищут, что находят?

Удивительное возникает чувство, когда видишь этих гигантов под косыми лучами полуночного солнца.

24 декабря 1957

Стоим на месте. «Обь» с большим трудом прокладывает нам дорогу, медленно продвигаясь вперёд. Мы начнём выгружаться лишь у приличной, прочной кромки, не то разгрузка нам дорого обойдётся.

Привожу в порядок последние записи. Кажется, что корабль вымер, стал безжизненным и неуютным. Даже в каюты просачивается белое безмолвие, которое, конечно, может внезапно смениться свистом в вантах и бушеваньем пурги. Но сейчас мёртвая тишина. Каюты пусты, ресторан пуст, лишь изредка слышатся шаги на палубе. Большая часть людей в Мирном.

Вечером встретился у капитана с начальником второй экспедиции Трешниковым и со своим коллегой, корреспондентом «Правды» Введенским. Трёшников, вернувшийся два дня назад с Востока и вчера летавший с Голышевым и Толстиковым на Полюс относительной недоступности, — человек молодой и крепкий, весящий больше ста килограммов, с лица красный, как индеец. Полярное солнце, на куполе Антарктиды, очевидно, ещё более интенсивное, чем здесь, обработало и его.

Введенский зимовал в Мирном и поплывёт на «Кооперации» в Александрию.

25 декабря 1957

Сегодня утром рядом с «Кооперацией» опустился большой самолёт. Полетел на нём в Мирный. Из-под крыльев самолёта убегал назад лёд, кое-где изрезанный длинными трещинами. Сравнительно недалеко от Мирного чернел корпус «Оби». Интересно, когда же мы наконец начнём разгружаться?

Первое знакомство с Мирным. Аэродром хороший, расположен у самого посёлка, и самолётов у нас много. Мирный ютится между выглядывающих из снега скал, напоминающих своей бурой окраской наш эстонский сланец. Дома с плоскими крышами и высоко расположенными окнами разбросаны там и сям, словно раскиданные ребёнком кубики. Очень много снега, по-летнему мягкого, изборождённого вдоль и поперёк следами тракторных гусениц. Наверно, ни на какой широте, ни на какой долготе не найдётся второго посёлка с таким количеством техники, как этот. Поначалу даже трудно понять, чего тут нет.

Разговаривал с Толстиковым. Он ничего не имеет против того, чтобы я здесь задержался. По-видимому, я поселюсь в доме э 2, в котором сейчас живут Введенский и кинооператор. Надеюсь, что полетать удастся вдоволь, — мой небольшой вес не обременит ни один самолёт.

Дома в Мирном могут показаться со стороны какими угодно, только не красивыми. Плоские коробочки, зимой совершенно исчезающие под снегом. Но внутри они очень уютные и к тому же замечательно тёплые. На полу и на стенах — ковры. И довольно-таки чудно видеть в комнате, находящейся на Антарктическом материке, самый обычный платяной шкаф, диван, никелированную кровать и

книжную полку-секретер. Настолько это противоречит всему, что мы читали о первых экспедициях на Южный полюс, во время которых вес и объём вещей являлись одной из сложнейших проблем!

Введенский принял меня, как Ротшильд. Пакет, присланный ему с «Кооперацией» из Ленинграда, содержал и благие дары цивилизации, и бок о бок с ними — пагубные, иными словами, жидкие. Коньяк был подобен летнему небу Антарктики — без единой звёздочки, то есть «Ереван». К нему имелся великолепный солёный шпик — снежно-белый, ледяной, с блестящими крупинками соли. Но это ещё не самое важное. Гораздо важнее то, что он местный: свинью в ранней юности доставили на корабле в Мирный, она выросла на шестом континенте, и жизнь её оборвалась тут, под безжалостным ножом полярников, но всё-таки за свой недолгий век она прошла такой путь, какой не снился ни одному поросёнку. Когда человек уминает столь необыкновенный шпик, в нём волей-неволей пробуждается поэт. И после того как я ушёл от Введенского, снег мне показался ещё более белым, тропка — более узкой, а расположение домов — ещё более беспорядочным. У зелёных самолётов было вдвое больше пропеллеров, чем утром, на их фюзеляжах сверкал какой-то золотистый отблеск. Я тихо запел:

Я помчался бы с северным ветромВ край метелей и вечного льда…

И на мои глаза навернулись слезы умиления.

Пока что отложу описание Мирного, поскольку сегодня он у меня получился бы прямо-таки райским местом. За нынешний день с «Кооперации» вывезли на самолётах тридцать тонн груза. Понемногу продвигаемся по фарватеру «Оби» к Мирному и уже окружены льдом со всех сторон.

26 декабря 1957

Сегодня утром санно-тракторный поезд направился из Мирного в глубь Антарктического материка на Комсомольскую, на Восток и на только ещё создаваемую Советскую.

Сижу на корабле. На душе такое паршивое чувство, будто я повис в какой-то пустоте. Мы вроде в Антарктиде, а вроде и нет. «Обь» все ещё прокладывает нам дорогу, и такие люди, как я, не связанные прочно с определённым научным отрядом, не имеющие определённого задания, чувствуют себя лишними. В Мирном у всех дел по горло, и не хочется болтаться у людей под ногами. Старики, то есть участники второй экспедиции, передают новеньким, то есть участникам третьей экспедиции, вещи и снаряжение, сообщают научные данные. Все это новое, непривычное, имеющее отношение не столько к Мирному, сколько к условиям жизни и климату на внутриконтинентальных антарктических станциях. Слышать одни разговоры — это могло бы удовлетворить меня в Таллине, но не здесь, вблизи полярных станций, которые хотелось бы повидать самому. Так что требуется терпение, умение ждать, но этих качеств я взял с собой из Таллина слишком мало.

На «Кооперации» тихо. Дважды в день эту тишину нарушает приземляющийся вертолёт, отбрасывающий на стены каюты тени огромных вращающихся лопастей подъёмного винта. Сейчас тишина — мой самый ненавистный враг. Она, вроде злыдня в шапке-невидимке, просовывает свои холодные руки в окно каюты и сжимает моё горло. Это слышимая тишина, белая река времени, и дно у этой реки скользкое. Интересно, что ощущают другие?

Здешнее солнце сделало своё дело. Кожа на лице облезает, губы распухли.