Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
— Собственно, он это и доказал. Уверяю вас, что груз в полной сохранности.
— Именно! — Туччи схватился за голову. — Зачем же писать такое? Ведь получается, что Дугина в самый последний момент остановил капитан Богданов. Вы понимаете? Выходит, что если бы радиограмма опоздала на пять минут, судно окончательно сошло бы с линии. Так? Клянусь честью, грузоотправителю это очень не понравится. И получателю тоже.
— Что вы предлагаете?
— Если бы «Лермонтов» привел на буксире поврежденное судно, об опоздании, уверен, и речи не было бы. Более того, лучшей рекламы для линии я бы и не пожелал… А так
— Будут у нас и такие контейнеровозы, — с улыбкой заверил Слесарев. — И очень скоро.
— Тем более обидно, что сами себе дали подножку. Говорю это на правах партнера, синьор Борис. Перспективы-то великолепные! Японцы, которые до сих пор отправляли в порты Западной Европы через Ленинград, всерьез заинтересовались Одессой. А это значит, новые линии в Южную Европу, на Ближний Восток, в Африку. Уверен, что они сейчас особенно пристально следят за обстановкой. И это только естественно. Ведь ваш транссибирский контейнерный мост вне всякой конкуренции.
— Что вы предлагаете? — вновь напрямую спросил Слесарев, понимая, что за эмоциональными восклицаниями Энрико должно скрываться нечто сугубо конкретное.
— Пока ничего. Но пусть синьор Константин дерется за каждую минуту. Даже в создавшейся обстановке двое суток задержки лучше, чем трое.
— Резервы у него очень ограничены.
— И все-таки! — настоятельно притопнул Туччи. — Пусть поспешает. На рейде ему ждать не придется. Об этом я позабочусь.
— Спасибо, — Слесарев оглянулся по сторонам. — Вы не знаете, где здесь телефон? Хочу передать радиограмму Дугину.
— Не нужно, — удержал его Туччи. — Я уже связался с ним. И с синьором Боровиком тоже.
— Вот уж действительно верный друг! — Борис Петрович облегченно вздохнул. Ему показалось, что у Туччи действительно есть определенный план, который тот предпочитал до поры до времени хранить в секрете. — Что требуется лично от меня?
— Давайте вместе поужинаем? — Энрико многозначительно опустил веки. — Говорить о чем-то конкретном еще очень рано, тем более, что у нас будет время все обсудить. Любое наше действие должно быть сто раз обосновано. Мы живем под постоянным прицелом общественного мнения.
— Дугин сделал все, что было в человеческих силах, — твердо сказал Слесарев. — Едва ли нужны какие-то добавочные обоснования или объяснения. От финансовой же ответственности за нарушение срока пароходство, естественно, не уклоняется.
— Ладно, — досадливо отмахнулся Туччи. — Не будем забегать вперед. Так как же насчет ужина?
— Договорились, — Слесарев увлек Энрико к маявшейся от скуки и нетерпения Адриене. — Но с одним условием: сегодня вы мои гости.
СУДОВАЯ РАДИОСТАНЦИЯ
Азорский максимум мотался возле Терсейры, как на привязи. «Лермонтов» успел пройти от Гибралтара до Сент-Джона, посетил Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор и теперь вновь по дуге большого круга поднялся к сороковым широтам, а сезонный антициклон едва переместился на сотню миль. Так и кружил волчком, противостоя разрушающим вихрям.
Кровеносные сосуды почуяли такую прибавку задолго до барометра.
— Все равно как кувалдой по затылку, — подытожил свои впечатления Горелкин.
А Шимановский вообще слег и даже к обеду не вышел. Выбросив с отчаяния Аурикины таблетки в иллюминатор, спасался от головной боли крепким чаем.
Только Мирошниченко, старпом и бывалый матрос Сойкин не почувствовали никаких в себе перемен, когда в раскаленном сиянии вод обозначился бледно-фиолетовый горный профиль. И повеяло лавром с берега, а в борт, как обычно, ударила мертвая зыбь. Весь путь между островами Корву и Санта-Мария солнце хлестало отраженным светом и напруженный воздух наполнял ясно слышимый звон. Даже перед закатом, когда посуровела и померкла блистающая фольга, а береговые полосы на горизонте неразличимо слились с лиловыми облаками, он еще отдавался в ушах, навязчиво и беспокойно. Не каждый различал его с достаточной четкостью, а иные и вовсе не замечали, но это ничего не меняло. Человеческая кровь, полностью подобная по составу солей Мировому океану, чутко отзывалась на малейшие сдвиги и колебания. Это только кажется, что погода действует избирательно, отмечая тяжким гнетом пасынков и обходя любимцев. Она не ведает исключений. Никуда не деться человеку от окружающей вселенной: от звездного шепота, игры пятен на солнце, затаенных минут полнолуния, когда по океану пробегает самая высокая приливная волна.
Про атмосферу и говорить нечего. Она, как учат в школе, давит на каждый квадратный сантиметр нашего тела. Не избежал ее тайных влияний и Анатолий Яковлевич Мирошниченко, славившийся абсолютным здоровьем и неизменно бодрым состоянием духа.
— Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова, — воспроизвел он где-то вычитанную фразу, входя в радиорубку. — Как нынче со слышимостью, Михалыч?
— Пока неважнецки, но после Санта-Марии, думаю, будет о’кей. Хочешь поговорить, Яковлевич?.. Очередь я еще с утра занял.
— Запиши, на всякий случай, — потянулся в истоме Мирошниченко. — Телефон прежний.
— Дежурная реплика, — подал голос Эдуард Владимирович. — Можно подумать, что тебе есть дело до тех островов!
Он записался первым и, мучась благодушием, дремал на диванчике, заваленном рулонами радиогазеты и непременными электронными блоками, которые в свободные часы паял и перепаивал Шередко. Почему-то именно сейчас уподобление быстротечности жизни туманным Азорам показалось ему удивительно неуместным, хотя фраза была дежурной, и Анатолий Яковлевич произносил ее из рейса в рейс.
— Мы как-то воду брали на Терсейре, — подал реплику Шередко. — От же чистая! Родниковая прямо.
— Воду? — Эдуард Владимирович залился смешком. — Нашли о чем вспоминать. Когда мы на «Ватутине» ходили, четверть белого портвейна разбили на пирсе, вот это да, это был смех… Помнишь, Яковлевич?
— Ну и что? — Мирошниченко вызывающе вскинул подбородок. — Если ты думаешь, что это тебя касается, так ты глубоко ошибаешься.
Пока все разыгрывалось по привычной схеме: Эдик подначивал, Толик отстреливался. В любое другое время инцидент на том бы и закончился, потому что оба знали, когда следует остановиться.