Ледовый барьер
Шрифт:
Хотя Паппап так на него и не смотрел, таинственность, казалось, исчезает из его глаз.
— Что будет с кольцом? — Спросил Глинн.
— Сгинет в могиле, вместе со мной.
— Детей нет?
Глинн уже знал, что Паппап был последним индейцем яган, но хотел услышать ответ. Паппап покачал головой.
Глинн кивнул, продолжая держать его за руку.
— Вообще никого не осталось?
— Несколько метисов. Но я последний, кто помнит язык.
— Тебя, должно быть, это печалит.
— Есть старинная легенда яган, и чем старше я становлюсь, тем больше
— Что за легенда?
— Когда придёт время умереть последнему из яган, сам Ханукса утащит его в землю. Из костей индейца выйдет новый народ.
Глинн отпустил руку Паппапа.
— И как именно утащит Ханукса последнего из яган?
Паппап покачал головой.
— Треклятое суеверие, а? Не помню подробностей.
Глинн не настаивал. Снова вернулся прежний Паппап. Глинн понял, что никак не понять, сумел ли он до него дотянуться.
— Джон, мне нужна твоя помощь, насчёт команданте Эмилиано Валленара. Его присутствие — угроза нашей работе. Что ты можешь о нём рассказать?
Паппап вытащил из пачки новую сигарету.
— Команданте Эмилиано оказался здесь двадцать пять лет назад. После переворота Пиночета.
— Почему?
— Его отец выпал из вертолёта, когда его допрашивали. Немец. Сын такой же. Его отправили сюда, чтобы он держался подальше, что-то в этом роде.
Глинн кивнул. Это объясняло многое. Не только опалу в ВМС Чили, но и ненависть к американцам, может быть, даже его отвращение к самому себе, как к чилийцу.
— Почему он до сих пор командует эсминцем?
— Он кое-что знает кое о ком, разве нет? Хороший офицер. Команданте Эмилиано очень упрям. И осторожен.
— Понимаю, — сказал Глинн, отметив проницательность суждений Паппапа. — Имеется ещё что-нибудь, что мне следует знать? Он женат?
Паппап облизал кончик новой сигареты и положил её в рот.
— Команданте — двойной убийца.
Глинн скрыл своё удивление, зажигая тому сигарету.
— Он привёз жену в Пуэрто-Вильямс. Плохое место для женщины. Там нечего делать, ни танцев, ни праздников. Во время Фолклендской войны команданте провёл долгое время в Estrecho de Magellanes, зажал аргентинский флот в ожидании английского. Когда вернулся, узнал, что у жены нарисовался любовник, — сказал Паппап и глубоко затянулся. — Команданте умён. Он дождался минуты, когда мог выйти на них, за делом, так сказать. Перерезал ей глотку. Как я слышал, любовнику он сделал кое-что похуже. Тот истёк кровью по дороге в больницу Пунта-Аренаса.
— Почему его не посадили?
— В этих краях ты не просто говоришь сопернику, «отвали». У чилийцев старинные представления о чести, а? — Паппап говорил отчётливо, очень прозаично. — Если бы он убил их не в постели, всё могло сложиться по-иному. Но…
Он пожал плечами.
— Каждый понимал, почему человек, увидев свою жену за этим, сделал то, что сделал. И это — ещё одна причина, по которой команданте так долго удерживает свой пост.
— Почему же?
— Он — человек,
Глинн помолчал, посматривая через пролив на эсминец. Тот оставался на месте, неподвижный и тёмный.
— Я должен спросить тебя ещё кое о чём, — сказал Глинн, а его глаза по-прежнему смотрели на военный корабль. — Тот торговец в Пунта-Аренасе, кому ты продал приборы геолога. Он тебя запомнил? Сможет тебя опознать, если его допросить?
Казалось, Паппап на минуту задумался.
— А чёрт его знает, — наконец, сказал он. — Большой магазин. Но, с другой стороны, в Пунта-Аренасе не так уж много яган. И мы долго торговались.
— Понимаю, — сказал Глинн. — Спасибо, Джон. Ты очень помог.
— О чём речь, парниша! — Ответил Паппап.
Он искоса посматривал на Глинна, и его глаза лучились проницательностью и весёлостью.
Глинн соображал быстро. Иногда лучше сразу признаться во лжи. Проделанное без ошибок, это, как ни странно, может взрастить доверие.
— Боюсь, я не был с тобой полностью честен, — сказал он. — Я много знаю о капитане Фитцрое. Но, по правде говоря, он не мой предок.
Паппап противно закудахтал.
— Конечно, нет. Не более предок, чем Фуэджиа Баскет для меня.
Порыв яростного ветра вцепился в воротник Глинна. Тот глянул на Паппапа.
— Но тогда — откуда у тебя это кольцо?
— Так много яган умерло, что последний оставшийся унаследовал много. Оттуда и чепчик, и кольцо — и всё остальное.
Паппап продолжал смотреть на Глинна с ошеломляющей прямотой.
— И что случилось со всем этим?
— Почти всё продал. Деньги пропил.
Глинн, снова ошарашенный прямотой отклика, сообразил, что так ни на йоту и не приблизился к пониманию яган.
— Когда всё закончится, — добавил старик. — Тебе придётся взять меня с собой, куда бы ты не убрался. Мне нельзя возвращаться.
— Почему?
Но ещё до того, как задать этот вопрос, Глинн понял, что уже знает ответ.
МакФарлэйн прошёлся по синему ковру, устилавшему коридор нижней палубы мостика. Он чертовски устал, но всё равно не мог уснуть. Слишком многое произошло за один-единственный день: длинная серия причудливых открытий, смерть Рошфорта и Эванса, новое появление эсминца. Отчаявшись уснуть, он обнаружил, что бродит по палубам «Рольваага» подобно неугомонному привидению.
А теперь МакФарлэйн стоял перед дверью в отдельную каюту. Его ноги, предоставленные сами себе, привели его к отсеку Рашель. С удивлением он понял, как ему не хватает её компании. Циничный смех мог оказаться тем бодрящим тоником, который ему так необходим. Время, проведённое с ней, будет благословенно свободно от болтовни или изнуряющих объяснений. Он раздумывал, хочется ли ей чашку кофе в кают-компании, или, быть может, партию в бильярд.
Он постучал в дверь.
— Рашель?
Ответа не было. Она не могла спать — как-то Амира пожаловалась ему на то, что за последние десять лет ни разу не ложилась раньше трёх.