Ледовый десант

Автомонов Павел Федорович

К генералу и Андрею подошли Живица, Шмиль и Дилинг.

— Леся сейчас на дежурстве, — сообщил Живица. — Скоро придет.

— Знакомьтесь, Василий Андреевич, с моими друзьями-побратимами по Пятой пограничной заставе, — обнял за плечи Шмиля и Живицу Андрей.

— Как бы хотелось, чтобы вы втроем дошли до той самой заставы и чтобы там закончили войну, — сказал задумчиво Василий Андреевич.

— Постараемся, — ответил за всех Живица. — Половина войны ведь уже пройдена.

Стоколос взял за локоть Клауса Дилинга, подвел к генералу.

—

Да, — улыбнулся Василий Андреевич. — О вас сообщал Шаблий. Как вы перенесли такой трудный поход? Как вообще вы находите наших партизан?

— «Война и мир» Толстого, «Железный поток» Серафимовича, — образно ответил Дилинг.

— Точная характеристика! Хлопцы научили вас говорить такими метафорами?

— Это я подковал политически Клауса Дилинга, — гордо произнес Живица.

— Да, это так, — подтвердил Дилинг. — Впервые с Терентием я встретился на Букрине… — И он сложил два кулака. — Теперь мы друзья!

Подбежала Леся Тулина. Она была в гимнастерке, на груди — два ордена Отечественной войны 2-й степени, над левым карманом рдел значок «КИМ».

Она не бросилась Андрею на шею, а подошла к старшему — Шмилю.

— Шмиль! Дорогой ты наш! Орел ты наш! — прошептала, обнимая осетина.

Он растерялся, не знал, что и сказать в ответ.

Живица даже съежился, когда к нему стала приближаться Леся. Он был уверен, что она самая красивая в мире девушка. С Лесей Терентий не виделся с июля сорок первого года. Он невольно стал сравнивать ее нынешнюю с той, давней.

«Вроде такая же и не такая. Такая же стройная, хотя и немного пополнела. Голова гордо приподнята. Мальчишеская прическа. Задиристой была. Такой, наверное, и осталась. Наплачется с нею Андрей, если поженятся. Такая всем нравится. Ишь, как все таращат глаза на нее…»

Леся положила голову на широкую грудь Терентия, заплакала.

— Леся!.. Вот и встретились. Через два с половиной года. Не плачь. Будем живы — не помрем, — стал утешать Живица девушку. — Ты ведь, говорят, секретарь комсомола, а плачешь. Что же делать тогда рядовому комсомольцу, мне?

Леся поцеловала Терентия. Живица покраснел, прошептал растерянно:

— Я еще… никогда не целовался… с девушкой. До войны обнимался… и только. Все не было смелости. Все откладывал… на завтра. И вот ты меня… поцеловала…

— Ты хороший. Ты настоящий друг. В тебя влюбилась даже Таня, соседка Андрея.

— Не может быть! — удивился Терентий. — Я не красавец, чтобы в меня влюблялись девчата, как… — Он замолк на секунду. — Потому что лицо у меня, когда смеюсь, на солнце похоже, такое круглое.

— Так это же чудесно, что лицо у тебя солнечное! — воскликнула Леся.

Наконец она подошла к Андрею. Остановилась напротив него. Они смотрели друг на друга. И молчали.

Говорили их глаза, как и тогда на берегу Прута июньской ночью сорок первого года, когда признались друг другу в любви. Тогда их свидетелями были звезды.

Голубые глаза.

«Я спешил к тебе, думал о тебе. Думал и днями и ночами, когда небо усеивалось звездами. Посылал

мысли свои к тебе, к звездам Надежде, Юности, Счастью, Любви…»

Карие глаза.

«Самая яркая звезда — Любовь. Она вобрала в себя и свет, и силу звезд Юности, Надежды и Счастья…»

Голубые глаза.

«Вот сейчас при всех прижму тебя к груди и поцелую».

Карие глаза.

«Мама писала о тебе, милый. Мама и умерла на твоих глазах. Когда-то она мне говорила, чтобы мы после войны поженились… Теперь ты один у меня…»

10

«Волна — шестьдесят один»…

Этими словами Устина Гутыри жили сейчас его друзья Шмиль, Терентий Живица, Андрей Стоколос, Леся Тулина и минеры-подрывники. Все, кто знал значение слов «Волна — шестьдесят один», в эту новогоднюю ночь были помыслами с радистами: «Только бы ничего не помешало! За Гутырю! Кровь за кровь! Смерть за смерть!..»

Еще днем Андрей облюбовал холмик неподалеку от штабных землянок и «чертовой кухни». Украшением холмика была старая дуплистая сосна. Ее ветки с южной стороны гнулись до земли. Никаких деревьев рядом больше не было. Сосна росла свободно. Поэтому и выросла такой высокой, роскошной.

Здесь Андрей решил раскинуть свою рацию.

Радисты, наблюдавшие работу Андрея Стоколоса во время радиосвязи в тылу, не раз удивлялись его пренебрежительному отношению к антенне и противовесу. Антенну он не поднимал высоко, а бросал ее конец с гирькой на кусты лещины или на нижние ветки елей. Не натягивал и противовес.

Раньше не верила в возможность радиопередач на малых антеннах и Леся Тулина. В партизанской радиошколе ей преподали истину, ставшую аксиомой: чем выше антенна, чем она длинней при маломощной рации, тем лучше услышат сигналы за линией фронта радисты партизанского штаба и Центра.

Но, по теории Андрея, эта аксиома была палкой о двух концах. Один конец — немецкие радиопеленгаторы из штабов полков, дивизий и корпусов, расположенных вблизи действий партизан или отдельных групп. Запеленговав рацию, фашисты тут же посылали к месту работы радиста группу захвата.

Другой конец палки: как спастись от этого самого страшного врага радистов в тылу противника — радиопеленгаторов? Ничего определенного об этом на курсах, в радиошколах не говорилось, кроме того, что надо чаще менять расписание выхода в эфир и место передач, усиливать вооруженную охрану рации.

Стоколос еще в первую зиму войны стал разбрасывать антенну так, чтобы электромагнитные волны от его рации, распространяющиеся над землей, сразу же гасли и попадали в приемники немецких радистов, которые находятся на расстоянии пяти — двадцати километров, потерявшими силу, немощными. А радиоволны, идущие в небо на сто, двести, пятьсот, а то и полторы тысячи километров, были услышаны штабом, Центром. Для «земной» волны он создавал «мертвую зону», «небесная» же пробивала себе «маршрут» согласно с природой распространения коротких радиоволн.