Ледовый рейс
Шрифт:
Еще не зная, пригодятся ли ему валенки, Адам решительно протиснулся к продавцу. Он так и пришел с ними под мышкой на пустынный берег…
Уняв дрожь, Адам вспомнил, что почти босой, увидел под ногами свою покупку и обрадовался. Через минуту он сидел на бревне, загорелый, в светлом костюме и черных валенках.
Он сидел и оглядывал тихую обмелевшую реку, безлюдные песчаные пляжи, протянувшиеся на несколько километров, маленькие катера, приткнувшиеся подле складов. Он думал о том, что там, где он недавно был, по-прежнему шумит курортный городок, дышит неоглядное,
Тогда, в Геленджике, у Адама выдался между рейсами свободный день.
Возле берега плескалось мутное море. Оно лениво плевалось огрызками яблок, корками арбузов и дынь. Курортный сезон был в разгаре.
Шумные толпы на набережной, в садах, кишащие разноцветными купальными костюмами пляжи — ничто не привлекало Адама. Все это было привычным, набившим оскомину. Хотелось тишины, одиночества. Он вдруг поймал себя на том, что такое с ним уже не в первый раз. Какое-то недовольство, неопределенная тяга куда-то. Адам взял на прокат ялик и заплыл чуть ли не на середину круглой бухты — подальше от купальщиков, от парочек на лодках, от прогулочной дороги назойливых полуглиссеров. Он долго лежал в лодке, сложив весла. И долго вокруг него были только море и небо.
Небо — лукавый обманщик: прикидывается славным, согласливым собеседником. Оно вроде бы не докучает тебе, не настаивает на своем. А само исподволь манит неизведанной глубиной, неохватной ширью. Дескать, вот я какое — куда тебе до меня, да и много ли ты знаешь хотя бы о том, что подо мною…
Море тоже сладко шлепает о крутые борта, убаюкивает. Вкрадчиво воркует и воркует, все настойчивее, все увереннее, и вот уже зовет сплошной глубинный гул… Словно потянул радостный для морехода попутный ветер. Ставь паруса — и в путь…
К вечеру, когда Адам возвращался на лодочную станцию, в рыбачьем порту он увидел новенький траулер. На его лоснящейся краской скуле сверкало белилами: «Весляна». Словно кто-то весточку неуверенно подал: дойдет, не дойдет…
Слились море и небо воедино, в сплошную южную темноту, которую до самого горизонта мерно прокалывал красным лучом входной маяк. Адам сидел на веранде, крытой стареньким тентом, отчего это кафе завсегдатаи называли романтично, на старинный манер: «Рваные паруса». Он сидел с малознакомым местным матросом-спасателем.
Это был отчаянный парень, любитель острого морского словца. Адаму он запомнился тем, что однажды на его глазах до истерики напугал курортных дородных дам. Он, как обычно, патрулировал вдоль пляжа. В его лодке сидела девочка лет четырех в купальнике. Вдруг матрос поднял ее и швырнул в море, а сам сел за весла. На пляже раздался вопль, визг… Матрос улыбался во весь рот и уплывал все дальше от берега. И только теперь все заметили, что девочка уверенно плывет за ним. Ведь это была дочь моряка, отличного пловца.
А теперь он сидел перед Адамом и грустил. Он рассказывал о том, что вырос на Дальнем Востоке, а судьба забросила сюда. Он тоскует по снегу, по лыжам. Ведь
Ночью Адаму приснился сон. Будто стоит он по колено в снегу. Кругом сосны, заиндевелые, высокие. Глянешь на верхушки — голову кружит. И будто начали падать эти сосны, с уханьем, с придыханьем, густо осыпая снег. Пушистый, мягкий снег падал на Адама, таял на лице и скатывался прохладными каплями.
Проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами. За окном шел дождь. В открытую форточку залетали капли, мелко брызгали на лицо. Уже светало. На стекле был виден преждевременно сорванный ветром еще совсем зеленый пятипалый лист клена.
Через неделю неожиданно для товарищей по команде Адам списался с теплохода, и скорый поезд Новороссийск–Москва понес его в среднерусскую осень.
Почти неделю сидел Адам в Гайнах, ожидая оказии. Осень стояла сухая, реки сильно обмелели, и катера на Весляну не ходили. Наконец, он узнал, что два небольших водометных катера в паре потянут в Усть-Черную орсовскую баржу-плоскодонку.
С утра Адам уже сидел на берегу. Как всегда, собирались долго и бестолково. То не было одного, то другого. Народу пришло много. Тесные каютки катеров заполнили начальство и женщины с ребятишками. Адаму пришлось устраиваться на барже вместе с веселыми ребятами-призывниками.
Дул северо-восточный мозглый ветер. Он ерошил серую воду, кропил все вокруг мелким осенним бусом и грудил над лесами хмурые снеговые облака. Адам насобирал вдоль берега чурбанов, обломков досок, разбитых ящиков. Раздвинув возле самого борта бочки с селедкой, он выстелил пол, сделал навес. Получилось уютное логово, где полулежа можно было с грехом пополам коротать неблизкую дорогу. Вот где Адаму сразу же пригодились валенки. Остальные пассажиры поглядывали на него с завистью.
Катера тянули медленно, с натугой. Баржонка неприкаянно болталась за ними на длинном буксире. Холодный ветер быстро остудил призывников. Нахохлившись, они трудно сидели на корме и тихо переговаривались.
Адам глядел на пустынные пески, на голые кустарники по берегу, на неуютный предзимний мир. И ему невольно думалось о том, как много лет назад в эти дикие места попали его отец с матерью. Он знал по рассказам, что добирались они сюда долго и тяжело. До Гайн несколько дней тащились по разбитой дороге на подводах.
А по Каме и Весляне поднимались вот так же, на барже, только еще медленнее. Было холодно и голодно. Тревожила неизвестность, пугали угрюмые, непроходимые леса.
Неприветливо встретили поселенцев здешние места. Зимовать пришлось в землянках; и кто выжил, того уж после нельзя было испугать никакими трудностями и житейскими тяготами.
Мать сильно простудилась в ту зиму и долго болела. Адам помнит ее очень смутно: она умерла, когда ему не было и пяти лет. Второй раз отец не женился, так и жили они, два необласканных мужика.