Ледяная кровь
Шрифт:
– Вы, право, мудрый человек. Так где же мой друг рыцарь?
– Он покинул мое заведение два дня назад.
– Черт возьми! А вы знаете…
– Нет. Этот ваш знакомый рыцарь… он был настоящим рыцарем-госпитальером. Нетребовательным, скромным, молчаливым. Любезным, даже когда был в плохом настроении, не могу отрицать этого. А ведь мое заведение, хотя и пользуется хорошей репутацией, давно не видело такого безукоризненною поведения. Впрочем, к нам заходят монахи… Молодые и зрелые.
Этот портрет, казалось, набросанный хозяином таверны не без сожаления, немного успокоил Артюса д'Отона. Значит, Леоне вел себя в соответствии с обетами, предписывавшими строжайшее целомудрие. Да, но любовь? Разве можно
– Понимаю… Значит, у вас нет ни малейшего представления, куда он направился?
– Нет, черт возьми. Он взял свой тощий мешок, заплатил по счету и – фьють! – исчез. Впрочем…
Хозяин таверны немного помолчал, чтобы усилить впечатление от слов, которые собирался произнести.
– Впрочем?
– Впрочем, однажды вечером он угощал некоего клирика. Очень уродливого молодого человека, похожего на страшную крысу, если хотите знать мое мнение. Я понял, что молодой человек служил секретарем в Доме инквизиции. Возможно, он знает больше меня. Он вели очень душевный разговор.
Аньян! Аньян, бормотавший невразумительные слова после освобождения Аньес.
Артюс допил свой кубок и поблагодарил хозяина таверны, как важного горожанина. Тому и не требовалось большего, чтобы рассыпаться в любезностях.
Папаша Красный, который до сих пор никогда не подавал нищему даже ломтя черствого хлеба, предпочитая скормить его курам, расщедрился, словно ангел, и, упершись руками в бока, с наигранно-оскорбленным видом отказался брать у графа деньги за кувшин дорогого вина.
Мануарий Суарси-ан-Перш, декабрь 1304 года
Дождавшись ночи, Франческо де Леоне начал осматривать окрестности. Днем по двору бегали собаки, и они быстро выдали бы его. Заглянув на минуту в служебные помещения, Леоне сразу понял, что этот воришка Клеман там не жил.
Он не спеша обошел мануарий, держась на расстоянии в несколько туазов. Две квадратные, кое-как возведенные башни стояли по бокам относительно небольшого трехэтажного здания, увенчанного своего рода мансардой. По обычаю, принятому в этих краях, здания строили с севера на юг, чтобы оба фасада были освещены лучами восходящего или заходящего солнца. Ему вдруг показалось, что в слуховом окошке под крышей северной башни, затянутом прозрачной кожей, мелькнул огонек. Он подошел ближе и увидел светлые полосы известкового раствора, которым пытались заделать большие трещины. Франческо охватила бесконечная нежность к Аньес де Суарси. Она, как могла, отчаянно боролась с разрухой, постоянно грозившей ввергнуть ее саму и ее людей в нищету. В конце концов, в этом нет ничего удивительного. Та, которую он, теряя уже надежду, искал многие годы, должна быть удивительным существом. И ничто, да и никто не может заставить ее отречься.
Hoc quicumque stolam sanguine proluit, absergit maculas; et roseum decus, quo fiat similis protinus Angelis. [50]
Божественная кровь, которая очистит от скверны всякого, кто окунется в нее.
Недалеко от окошка Леоне заметил канат, закрепленный на раструбе желоба, сделанного в форме рыбы с крыльями летучей мыши. Чаще всего желоба [51] крепили к скатам выступающей крыши, а затем отводили назад. Их продолжением служили канавки, выбитые в камне. Желоба позволяли собирать дождевую воду и, отводя ее, оберегали каменную кладку от чрезмерной сырости.
50
«Всякий,
51
Желоба появились в XI–XII веках Система водостоков существовала уже в античности. (Примеч. автора.)
Наличие веревки свидетельствовало о том, что кто-то тайно пробирается наверх. Клеман? Другой слуга? Рыцарь хотел как можно скорее поймать подростка, чтобы забрать листок. Почему он его вырвал? Конечно, бумага очень дорогая, и ее можно продать по хорошей цене. Но если такова была цель Клемана, почему он не вырвал два последних листа, с виду чистых? Нет, он довольствовался одним, предпоследним и самым важным. Леоне вздохнул. Скоро наступит новая ночь, когда взойдет прекрасная звезда. Ночь морозная, но, к счастью, сухая.
Завтра они отпразднуют Рождество Спасителя. Он так надеялся провести эту ночь со своей тетушкой, помолиться подле нее. Он вспоминал бы, как ребенком с нетерпением ждал, когда Элевсия наконец скажет ему, что божественный младенец родился. Каким же он был глупым, как он боялся, что однажды по воле какой-нибудь случайности этот день никогда не придет! Когда в полночь тетушка радовалась вместе с ним, что наступил новый год, сердце мальчика переполнялось счастьем. У Франческо пропадал аппетит, хотя филипповки, начавшиеся в День святого Андрея, заканчивались, и на кухне лихорадочно суетились служанки. Они ощипывали птицу, чистили рыбу, резали мясо на куски и украшали блюда. И хотя рыцарь де Леоне теперь знал, что Он родился не 25 декабря, все равно этот день оставался для него днем чуда и пока не сбывшейся надежды на то, что только Он и Он один может изменить людей и мир. Впрочем, на следующий день мир оставался таким же, каким был накануне. Что касается людей, они не изменятся, если их к этому не принудить.
Если бы в этот момент Леоне сказали, что в своих мыслях он приблизился к мыслям заклятого врага, он вытащил бы меч.
Леоне отошел назад на несколько туазов и лег, свернувшись клубком, за мощным стволом дуба, закутавшись в зимний плащ на меховой подкладке и накинув на голову капюшон. От холода у него немели члены, голод стягивал желудок, но рыцарь умел бороться с неудобствами и страданиями: он думал обо всех страждущих мира, открывал перед ними свою душу и, главное, повторял, что никакие муки не сломят его. Леоне погрузился в воспоминания. Перед его глазами в стотысячный раз возникли белые ступени цитадели Сен-Жан-д'Акр, залитые кровью. Отрубленная голова прекрасной женщины, слипшиеся волосы девочки. Впервые он увидел очаровательные морщины в уголках губ смеющейся Элевсии и рассердился на себя, что не удосужился разглядеть их подробно. Наконец сон сморил его.
Из оцепенения его вывело уханье сипухи. [52] Он осторожно потянулся всем телом, сбросив тонкий слой снега, припорошившего его за ночь, и попытался дыханием согреть руки. Сейчас он многое отдал бы за тарелку горячего супа или кубок медовухи и несколько ломтей хлеба. Бледная луна освещала окрестности. Канат по-прежнему оплетал желоб. А вдруг в этот день, отведенный молитвам, никто не воспользуется им? Франческо не был уверен, что сумеет продержаться еще один день, за которым последует такая же ледяная ночь, без еды.
52
Сипуха – вид сов. (Примеч. автора.)