Ледяная принцесса
Шрифт:
Глава
06
Я часто удивлялся иронии моей жизни. Как так вышло, что своими руками я создавал красоту и при этом все остальное становилось лишь грязью и разрушением. Поэтому последнее, что я сделаю в этой жизни, — уничтожу свои картины. Чтобы в моей жизни появилась логика и последовательность. Оставить после себя лишь дерьмо, чтобы не казаться более сложным человеком. Я этого не заслужил.
На самом деле я очень простой. Единственное, чего я желал, — это избавиться от нескольких месяцев и событий в моей жизни. И мне думается, хотел не так уж и много. Но может быть, я заслужил то, что получил. Наверное, я сделал что-то ужасное в прежней жизни и мне пришлось расплачиваться в этой. Хотя, наверное,
Вы, может быть, хотите спросить, почему я выбрал именно этот момент, чтобы оставить жизнь, которая так долго была лишена смысла? А почему, вообще говоря, чтобы сделать что-то, люди выбирают какое-то определенное время? Любил ли я Александру настолько сильно, что жизнь потеряла смысл? Это одна из причин, которые можно принять. Честно говоря, я и сам толком не знаю. Я давно думаю о смерти как о старом друге, но в первый раз почувствовал, что готов. Смерть Алекс предоставила мне возможность освободиться. Она всегда оставалась недосягаемой, и сквозь ее скорлупу было просто невозможно пробиться. Ее смерть неожиданно широко открыла передо мной ту же самую дверь. Я все давно упаковал и давно готов, просто надо шагнуть.
Прости меня, мама.
Он никак не мог избавиться от привычки вставать рано или, как некоторые сказали бы, среди ночи. Но на этот раз эта его привычка сулила кое-что новое. Свеа не прореагировала, когда он поднялся в четыре часа, но для большей надежности он тихонько спустился вниз по лестнице с одеждой в руках, а не стал одеваться в спальне. Эйлерт оделся в тишине гостиной, а потом достал дорожную сумку, тщательно запрятанную в самой глубине шкафа. Он планировал это месяцами и ничего не хотел оставлять на волю случая. Сегодня первый день его новой жизни.
Машина завелась с первой попытки, несмотря на холод. И в двадцать минут пятого он отъезжал от дома, в котором жил, оставляя у себя за спиной пятьдесят лет. Он неторопливо ехал через спящую Фьельбаку и не прибавил газу до тех пор, пока не проехал старую ветряную мельницу и не повернул в направлении Дингле. До Гётеборга было примерно двадцать миль, значит, примерно столько же до аэропорта Ландветтер, и он мог позволить себе не торопиться. Самолет в Испанию вылетал в восемь часов.
Наконец он мог зажить такой жизнью, какой хотел.
Он долго это планировал — несколько лет. Возрастные болячки беспокоили все больше с каждым годом, но еще сильнее росло раздражение от жизни со Свеа. Эйлерт считал, что заслуживал лучшего. По Интернету он нашел маленький пансионат в крошечной деревушке на побережье Испании, чуть дальше от пляжей и привычных туристских маршрутов, чем остальные, с приемлемой поэтому ценой. Он послал имейл и получил ответ, что он может жить там круглый год, если захочет, и в этом случае владелица пансионата сделает ему еще скидку. Много времени ушло на то, чтобы собрать деньги под неусыпным оком Свеа, которая следила за всеми его делами и поступками. Он подсчитал, что денег ему хватит примерно года на два, если жить экономно, а потом он, наверное, что-нибудь придумает. Сейчас ничто не могло повлиять на его решение.
В первый раз за пятьдесят лет он чувствовал себя свободным и от радости немного прибавил газу. Он собирался оставить машину на долговременной стоянке, потом Свеа узнает, где машина, хотя не то чтобы это играло какую-то роль. У нее никогда не было водительских прав, и она использовала Эйлерта как бесплатного шофера, если ей приходилось ехать куда-нибудь. Единственное, что немного тяготило его совесть, — так это мысль о детях. Но с другой стороны, они всегда были больше детьми Свеа, чем его детьми, и, к огорчению Эйлерта, выросли такими же мелочными и ограниченными, как их мать, в чем, безусловно, он видел и свою вину. Эйлерт работал целыми днями и находил для себя всевозможные предлоги, чтобы как можно реже бывать дома. Но он решил для себя все же послать им открытку из Ландветтера
— Мне трудно это понять — Вера убила Александру за то, что та хотела рассказать, как ее и Андерса изнасиловали двадцать пять лет назад. — Эрика задумчиво крутила бокал с вином.
— Не надо недооценивать то, что в маленьких местечках нельзя высовываться. Если бы эта история вышла наружу, то у людей появилась бы новая причина тыкать пальцем. Поэтому я не верю, что она сделала это ради Андерса. Может быть, она и права насчет того, что он совсем не хотел предавать огласке случившееся с ними, но я считаю, что в первую очередь она это сделала для себя. Она не могла смириться с мыслью, что люди будут шептаться у нее за спиной, когда узнают не только о том, что Андерс был изнасилован в детстве, но и о том, что она ничего не сделала и, вместо того чтобы помочь ему, умолчала обо всем. Это был ее мгновенный порыв — убить Александру, поняв, что та не изменит своего решения. Она поддалась этому импульсу, а потом действовала методично и хладнокровно.
— А как она это приняла? То, что ее осудят, хочу я сказать.
— Она удивительно спокойна. Думаю, она почувствовала огромное облегчение, когда мы рассказали ей, что Андерс не был отцом ребенка, и, следовательно, она не убивала своего неродившегося внука. А после этого ей, похоже, стало совершенно безразлично, что с ней происходит. Да и почему должно быть иначе? Ее сын мертв, у нее нет никаких друзей, нет личной жизни — все закончено, и ей нечего больше терять, разве что свою свободу. А насколько я понимаю, сейчас свобода мало что значит для нее.
Они сидели в доме Патрика и пили вино после того, как поужинали вместе. Эрика наслаждалась тишиной и покоем. Ей очень нравилось, что у нее дома Анна и дети, но иногда дом превращался в настоящий бедлам, как, например, сегодня. Патрик целый день был занят допросом; закончив, он заехал за Эрикой. Она взяла кое-какие вещи, и теперь они сидели, обнявшись, на диване, как давние супруги, прожившие вместе много лет.
Эрика закрыла глаза. Эта минута была чудесной и одновременно пугающей. Все складывалось замечательно, но в то же время она не могла не думать, что, может быть, это скоро кончится. Что, если ей придется возвращаться домой в Стокгольм? Она не хотела об этом думать. Они с Анной избегали говорить о доме уже несколько дней, как бы по молчаливому согласию отложив обсуждение этого вопроса. Эрика считала, что сейчас Анна совершенно не способна принимать решения, и поэтому оставила все на потом.
Сегодня вечером она не хотела думать о будущем. Лучше не ломать голову над тем, что будет завтра, а наслаждаться минутой и получать как можно больше удовольствия от того, что есть. Она заставила себя выкинуть из головы грустные мысли.
— Я разговаривала сегодня с издательством насчет книги об Алекс.
— Не может быть! Что они сказали?
Эрике стало приятно, когда увидела искренний интерес в глазах Патрика.
— Они считают, что мысль просто блестящая, и хотят, чтобы я прислала им рукопись как можно скорее. Но я по-прежнему должна дописать книгу о Сельме: мне дали отсрочку на месяц, так что я обещала закончить к сентябрю. Я думаю, что справлюсь и параллельно напишу обе книги — по крайней мере, до сих пор у меня это получалось.
— А что думают в издательстве насчет юридической стороны вопроса? Наверное, это рискованно: ведь семья Алекс может предъявить тебе иск?
— Закон о свободе печати вполне ясен. У меня есть право об этом писать, даже без их согласия, но я, понятное дело, надеюсь, что они согласятся, если я только им все объясню и расскажу, как у меня появилась мысль об этой книге. Я совершенно не пытаюсь выдать что-нибудь сенсационное, а пишу о том, что случилось на самом деле, и о том, какой в действительности была Алекс.