Ледяной ад (сборник)
Шрифт:
– Надеюсь, что нет, – не удержался Ледерманн.
– Что? Почему это? – Тоунер чуть было не отвел взгляда от экрана.
– Я хотел сказать, что если мне когда-либо и придется мириться с неудобствами, то не иначе как тогда, когда я уже никак не смогу исправить ситуацию. А кого же обрадует такая перспектива?
Тоунер усмехнулся.
– Думаю, никого. Однако честные люди нередко сталкиваются с ситуациями, когда приходится учиться терпению. Внимание! Первая минута прошла. У вас все показания в норме?
– Не совсем. Однако не могу понять, в чем дело. Наши приборы показывают лишь то, что происходит в генераторах, и, не изменив программы, мы не можем повлиять на то, что происходит снаружи…
– Именно, – старший из космонавтов сделал нетерпеливый жест. – Тем не менее приятно осознавать, что все в порядке. Не знаю, как сложится у
– Понимаю, – ответил Ледерманн.
Впервые Тоунер откровенно выразил свое отношение – впрочем, догадаться о его мнении никогда не составляло труда, – и, несомненно, впервые ассистент почувствовал к начальнику симпатию. И, поскольку молодой человек не слишком быстро соображал, замечание Тоунера снова заставило его призадуматься над ответом.
Собственно, отвечать было нечего. Тоунер, как и многие люди его возраста, выработал суровую жизненную философию, сводившуюся к неизменному ряду фундаментальных убеждений. И проводимый в настоящее время эксперимент касался непосредственно одного из принципов космонавта, абсолютно не разделяемого Ледерманном. Но, выглянув в главный смотровой иллюминатор «Голиада», молодой человек вынужден был признать, что космос, вообще, не место для чего-либо фундаментального.
Космическое пространство не казалось темным, хотя даже в отсутствие планетарной атмосферы, обычно мешающей наблюдателю, изобилующие в этой части созвездия Ориона туманности замутняли сияние Млечного Пути. Приближение к столь обширному источнику света увеличивало обзор, но не улучшало видимости отдельных участков открывавшегося взору космонавтов пространства. «Голиад» погружался в туманность. Космонавты с беспокойством наблюдали, как в космическом пространстве за бортом проплывало нечто, напоминавшее облака. В одном направлении неподвижно сиявшие в черноте звезды просматривались так же хорошо, как с Луны, в другом – звездное небо скрывала протянувшаяся на много световых лет пыль. Некоторые из туманностей были яркими сами по себе, как, например, туманность Орионис 41, не без чувства юмора прозванная одним из исследователей Углем и находящаяся в одной второй парсека от корабля. Благодаря жесткому ультрафиолетовому излучению, исходящему от Угля, окружавшие туманность газы флюоресцировали, распространяя сияние на огромные пространства, заполненные космической пылью. Не считая эмиссионной оболочки, Уголь лишь в пять раз превосходил диаметр Солнца и с расстояния одной второй парсека выглядел крохотной точкой, но ее сияние освещало «Голиад» столь же ярко, как диск полной Луны – Землю. Несколько других звезд также озаряло черное небо; некоторые сияли ярко, подобно Венере, наблюдаемой с Земли, о существовании других можно было догадаться лишь по свечению окружавших их облаков пыли, третьи тонули в туманности. Пояс Ориона справедливо называли колыбелью галактики.
Но, к несчастью, эта колыбель баюкала подкидышей. Теперь природа зарождения звезд немного прояснилась; космические корабли, исследуя лабиринты туманностей, регистрировали всевозможные стадии формирования звезд: от облаков газа и пыли диаметром в одну шестую парсека с плотностью чуть выше плотности межпланетного пространства, и, через разновидность горячих туманностей, аналогичных Тау Тельца, обладающих видимым излучением, вплоть до множества солнц с пылающими водородными оболочками. Словно подкидыши, не знающие ничего о своем происхождении, мы можем лишь пытаться восстановить картину зарождения нашего мира. И точно так же, мы ничего в точности не знаем о строении многочисленных беспризорных звезд. Многие десятилетия в науке господствовала гипотеза о зарождении космических тел в результате случайных сочетаний элементов межзвездного пространства, теория вероятности довлела над мнением большинства ученых. Дик Ледерманн, будучи консервативным от природы, с легкостью воспринял эту теорию. Он нисколько не сомневался в вероятности того, что хаотические «вихри», образующиеся в космосе, способны создать плотную концентрацию газа и что сила притяжения в таком пазовом облаке может превысить воздействующие нa него силы, порождаемые другими космическими процессами галактики, и образовать на облаке заряд, притягивающий мельчайшие частицы материи, рассеянные в космическом пространстве.
Элвин Тоунер, который был почти на двадцать лет старше своего напарника, глубоко верил во всемогущество статистики. Как и всякий имеющий представление
Ему не составляло труда доказать, что без подобных процессов звезды никогда не обрели бы характерную для них плотность. Ледерманн так же легко мог отстоять обратное мнение. Доказательства космонавтов основывались на одних и тех же статистических данных и законах теории вероятности, различаясь лишь исходными условиями, принимаемыми каждым из оппонентов. Ни одно условие обоих доказательств невозможно было опровергнуть; и обе гипотезы – за неимением возможности по-настоящему удостовериться в справедливости какой-либо из них – продолжали параллельное сосуществование. Однако теперь исследователям предоставилась хорошая возможность проверить свои предположения, правда на ее реализацию ушло немало сил и средств в том или ином виде.
Для главного эксперимента потребовалось точно измерить положение, векторную скорость и ускорение более пяти астрономических объектов, причем, не считая разрешенных Гейзенбергом минимальных погрешностей, сделать это надо было практически одновременно. Поскольку приходилось работать с электромагнитной энергией, большая часть отведенных двух часов ушла на установление волновой сетки, на фоне которой должны были проводиться измерения. Да еще, кроме всего прочего, пришлось учитывать силовые поля самих приборов.
Программа эксперимента не отличалась оригинальностью. После анализа волновой сетки космонавтам предстояло провести предварительные измерения векторов движения объектов, находящихся в зоне исследования. Предполагалось, что сами измерения удастся провести практически мгновенно, тогда как фиксирование и запись показаний должны были занять не менее часа – именно такое время потребовалось бы для прохождения сигнала по волновой сети с «Имиргара» на «Анфордус». Затем данные при помощи кристаллического преобразователя планировалось переправить на главный корабль.
Именно в этом и состояла программа «А», в рамках которой и проходили все вышеописанные события. Электромагнитные волны пятисот различных частот, варьировавшихся от голубой части видимого спектра до высокочастотных колебаний, порождаемых огромным электромагнитом, подключенным к источнику переменного тока с частотой тридцать герц, прокладывали свой тернистый путь, сквозь биллион километров космического пространства, отделявших «Имиргар» от его младшего брата. Разнообразие использованных частот объяснялось тем, что некоторые из них были выбраны из-за их способности вступать в контакт с атомами, наполнявшими, по сведениям ученых, межзвездное пространство, другие же, напротив, применялись в эксперименте, потому что наличие взвешенных частиц на их пути никак не должно было отразиться на их свойствах. Некоторые длины волн предназначались для расшифровки на борту «Анфордуса», другие предстояло отправлять обратно на генератор с целью создания новой волновой сетки, необходимой для осуществления программы «Б». И, стоило кораблям изменить свое взаимное расположение хотя бы на 0, 1х10 – 24разделявшего их расстояния, весь эксперимент обратился бы в пустую трату электроэнергии.
Микросекунда за микросекундой индикаторы на панели управления «Голиада» фиксировали поведение каждого частотного генератора; но лишь с одного из них, отражавшего работу интерферометра на «Анфордусе», Тоунер не спускал глаз. До тех пор пока интерференционная картина на пересечении лазерных лучей оставалась неизменной, индикатор горел ровным желтым светом, в случае же малейшего смещения в одну сторону лампочка загорелась бы красным, сместись лучи в противоположное направление, фиолетовая вспышка тотчас оповестила бы находящихся у панели управления о случившемся. Таким образом, если бы свет, исходящий из приковывавшего внимание Тоунера индикатора на доске приборов, приобрел оттенок зеленого или оранжевого, по нормам английского языка сигнал считался бы желтым.