Ледяной клад

Сартаков Сергей Венедиктович

И потому любая удача в работе становилась большой общей радостью, а всяческие препятствия и помехи - личной бедой каждого.

Михаила начало прохватывать холодом. Он провел рукой по ватной стеганке, к ледяной горошек, стуча, посыпался на землю. Еще сильнее заныли ступни ног. Надо скорее опять за работу, размяться. Он нацелил свою пешню в прорубь.

–  Эй, стой, Куренчанин! - сказал ему Цуриков. - Ты чего же зря долбишь? Лес-то, гляди, весь у нас вышел. Потому и мы с Виктором пошабашили. Воду откроешь, а за ночь при таком морозе майна твоя наполовину в сплошной лед обратится.

–

 Как так: вышел весь лес? - удивился Михаил. И замер с пешней, приподнятой, как пика. - Почему не привезли? Семен Ильич!

Шишкин только развел руками:

–  Ну, нету больше леса. Действительно. Весь, что был завезен, в дело вложили. А ты, Леонтий, тоже парня зря не пугай, майна за ночь насквозь никак не промерзнет. Тем более - вечер. И завтра успеется. Ладно. Кончай, мужики.

–  Значит, и эту, готовую, даже нечем заполнить?! - побалтывая концом пешни в проруби, почти закричал Михаил. Ему вдруг стало жаль своего труда: половина пропадет впустую. - Семен Ильич! Почему же леса в достатке не подвезли?

–  А это не меня - Афину спроси. Она из бригады Ивана Романыча. На их совести лесом нас обеспечивать. Домой, ребята!

И Шишкин зашагал к тропе, подобно лестнице ступенчато пробитой в снегу на выходе из котлована.

За ним потянулась сразу и вся бригада.

–  Афина Паллада, ни склада, ни лада, - вслед прорабу, презрительно смакуя слова, проговорил Михаил. - Эх, Феня, Федосья, бегает по полю, а пора бы к некрополю...

–  Рифмуете? Ужалить хочется? Некрополь - город мертвых, кладбище. Вы это знаете? Или просто по невежеству своему такую рифму подобрали? - услышал Михаил у себя за спиной голос Фени.

Михаил быстро повернулся. Как это могло получиться? Он был твердо убежден, что Загорецкая пошла домой в числе самых первых. Он ясно видел, как девушка медвежонком, в своих толстых ватных штанах, карабкалась, припадая на руки, по крутой снежной тропинке.

Рядом с ними сейчас не было никого.

Михаил великолепно понимал, как переводится слово "некрополь", но, произнося вслух свои, неожиданно сложившиеся в уме прибаутки, он не хотел уколоть именно Феню. Под Афиной, Федосьей, в этот раз он подразумевал вовсе другое, что-то такое вообще беспомощное, "на тонких ножках", может быть, даже бригадира Ивана Романыча Доровских. Словом, черт его знает, что он подразумевал, теперь и самому не разобраться.

Железно стиснув челюсти, Михаил уставился тяжелым взглядом в прорубь, где мелкие льдинки уже скреплялись прозрачной, словно стеклянной пленкой.

–  Рифму подобрал я такую по невежеству своему, - с нарочитой, видимой медлительностью выговаривая каждое слово, наконец сказал Михаил.

Это походило на извинения. Но по принципу: "Ладно, возьми, черт с тобой!" И Феня немедленно ответила Михаилу:

–  А может, сорвалось от прямой души? Это ведь все же лучше.

И если бы сейчас Михаил переменил тон или подхватил просто, без ерничества, Фенины слова, они, наверно, побрели бы с Громотухи рядом, не торопясь догонять ушедших вперед, побрели бы, дружно беседуя, так, как давно уже хотелось Михаилу. Но он захохотал горласто и презрительно:

–  Нет, нет! Я только по невежеству!

Он не сумел перебороть себя, не смог

остановить, сдержать глупейший смех, даже отлично понимая, - нехорошо, очень нехорошо получается.

У него страшно мерзли ноги, но после этих слов своих он все же не решился сразу повернуться и пойти. Такую беспримерную грубость и такую крайнюю глупость он пока еще не мог себе позволить. Ему в далекой, смутной надежде казалось, что как-то потихонечку, помимо его усилий, но все сейчас обойдется - гроза пролетит стороной. Он ждал: девушка засветится добродушной улыбкой.

Михаил стоял как раз на дороге у Фени, и ей теперь приходилось ждать, когда он освободит путь, двинется первым. Тропиночка узкая. Иначе - лезть в глубокий, рыхлый снег. Или перепрыгнуть через довольно-таки широкую прорубь.

И Михаил, в замешательстве переступая с ноги на ногу, поглядывал, словно перед ним торчал столб, поверх головы девушки на крутые снежные откосы.

В котловане теперь они оставались совершенно одни. Здесь было как-то по-особенному глухо и тихо. Надвигались серые сумерки. Со стороны Читаута доносился едва различимый, сверлящий Женькин голосок - частушечка: "Я без чаю не скучаю..." Михаил кривил губы: Максим, как челнок, все время качается то к Ребезовой, то к Федосье. А Федосью эту совсем не поймешь.

И все-таки уходить отсюда не хочется...

–  Вы удивительный человек, - вдруг сказала Феня, - вы все время ломаетесь. А зачем?

–  Ло-ма-юсь... - рубя это слово на отдельные слоги, насмешливо проговорил Михаил. - Я ломаюсь, а она не ломается!

–  Коза. Бэ-ээ! Вот так вы всегда разговариваете. - И Феня властно махнула рукой. - А ну-ка, пропустите меня!

Михаила передернуло. Такого поворота в разговоре он никак не ожидал. "Коза" под корень уничтожала всю его мужскую гордость и силу. Коз пасут, привязывая на веревочку... "Бэ-э-э!.." Эта колючка с обмороженным носом дразнится, будто ему всего десять или двенадцать лет...

–  Дороги здесь никому не закрыты, - зло сказал он, не двигаясь с места. - Никому. Ни людям, ни козам.

Феня покачала головой, туго замотанной в шерстяной платок. Не снимая варежек, подула в кулаки, постукала ими друг о друга.

–  Мама моя! Вот характер. Нет, это уже не коза.

–  Осел? - еще злее спросил Михаил. И ноздри у него раздулись.

–  Похоже, - подтвердила Феня. - Такие руки у человека! Смотришь: работают - словно рисуют. Вы хоть сами-то это знаете? Это же может не всякий. Это как песню петь. Работать так каждому - светлая радость. А в вас никогда, наверно, даже капельки радости нет.

Она словно бы стучалась в закрытую дверь, зная, что хозяина дома нет и все равно дверь ей никто не откроет.

Михаил стоял и смотрел на нее сверху, высокий, выше Фени больше чем на голову. Взять такую одной рукой за воротник, а другой - у пояса и, как кулек, потрясти, бросить вон туда, на мягкий снежок. Пусть носом в сугробе читает свои лекции!

Сама-то знает ли она, что такое красота труда? И радость?

Какая может быть для человека радость труда, если у него всей силы, как у котенка! Михаил снова, еще внимательнее, вгляделся в фигурку Фени, казавшуюся особенно смешной в толстых ватных штанах.