Ледяной сфинкс

Вербинина Валерия

– Да, – ответил Александр. – Камень, конечно, не дорогой, но это семейная реликвия… то есть была. Там под камнем спрятана прядь кого-то из наших предков, но я, честно говоря, уже не помню, чья именно.

Амалия собиралась потянуться к своей сумочке, но ей не хотелось отнимать руку у бедного раненого, который смотрел на нее с таким обожанием. Поэтому она поднялась с места и одной рукой все же сняла сумку со стола.

– Вот, – сказала Амалия, вынимая кольцо, завернутое в носовой платок. – Это оно?

И девушка развернула платок.

Александр посмотрел на нее, на кольцо, нахмурился, взял украшение и нажал на едва заметный выступ в оправе. Камень откинулся в сторону. Под ним

оказалась крошечная прядь волос.

– Оно, – мрачно произнес Александр. – Значит, вор отнес его в ссудную кассу? И что сказал, когда закладывал? Какое имя назвал, какой адрес?

– Он взял деньги, которые хозяин предложил ему, и больше не возвращался, – сказала Амалия. – Поэтому хозяин выставил кольцо на продажу. В учетные книги он записал то, что ему было сказано, – несуществующий дом на Перинной улице и, конечно, имя несуществующего Сидорова Степана Игнатьевича. Мне повезло, что хозяин любит деньги, поэтому он согласился за дополнительную мзду вспомнить еще кое-что. Кольцо принес, по его словам, молодой человек в партикулярном платье, но с военной выправкой. Особых примет владелец лавки не запомнил, по его словам, для него что одно лицо, что другое – все едино. Зато у него оказалась хорошая память на вещи, и от него я узнала, что пальто и перчатки на незнакомце были поношенные, а мизинец на левой перчатке аккуратно зашит. И воротник на пальто из бобра, но польского [36] .

36

Польским бобром в то время именовался такой бобр, который к этому животному не имел никакого отношения, а проще говоря – поддельный.

– Рваная перчатка, польский бобр… – Александр нахмурился. – Нет, это нам не поможет его отыскать. Да еще фамилия…

– Конечно, имя выдумал, – кивнула Амалия, – а хозяин не стал спрашивать документ. У меня вообще создалось впечатление, что он предпочитает не задавать лишних вопросов.

– Сколько я вам должен, Амалия Константиновна? – спросил Александр.

– Нисколько, – удивленно ответила Амалия.

– Но вы же выкупили кольцо и подкупали того прохвоста. Я…

Но тут она сжала его пальцы и посмотрела ему в глаза.

– Когда я говорю «нисколько», я не люблю, чтобы мне перечили, – ласково, но твердо сказала девушка.

И Александру сразу же расхотелось с ней спорить.

Глава 30

Друг или враг

Доктор фон Берк терялся в догадках.

Сначала раненный на дуэли молодой барон Корф находился между жизнью и смертью, обнаруживая вдобавок самоубийственные устремления в виде срывания повязок. Потом он ухитрился выйти из дома в таком состоянии, когда большинство больных на его месте не покидало бы пределов комнаты, и вообще пошел на поправку семимильными шагами, так что доктор отчаялся за ним угнаться. Однако вскоре раненому снова сделалось хуже, он почти перестал вставать с постели и потребовал перевести его на первый этаж, чтобы не ходить лишний раз по лестницам. При этом, правда, обнаруживал исправный аппетит, а также полное отсутствие лихорадки и прочих симптомов, которые могли бы насторожить почтенного эскулапа. Тот хмурился, выстукивал, осматривал, прописывал рецепт за рецептом и только наедине с собой осмеливался сказать:

– Не понимаю! Gott im Himmel [37] , я ничего не понимаю!

И безнадежно заключал:

– Наверное, всему виной женщины. О! Они способны на многое!

Доктор фон Берк считал, что разбирается в женщинах, хотя

был женат только раз и никогда не изменял супруге. Впрочем, притом что он и в самом деле прекрасно знал женскую анатомию, психологию, физиологию и прочее, в данной ситуации доктор все же был не прав. Если говорить начистоту, Александр Корф вел свою особую игру, в которую до поры до времени никого не собирался посвящать.

37

Боже мой (нем.).

Однажды он сказал князю Мещерскому:

– Послушай, Серж… Завтра ведь начинается суд, верно? И в зал будут пускать публику. Ты бы не мог сходить туда?

– Я не любитель судов, – отвечал с неудовольствием Серж. – Кроме того, до меня дошли слухи, что все билеты уже разобраны и их вообще дают далеко не всем.

– Понимаешь, – сказал Александр, – мне сложно это объяснить, но… Я бы пошел туда сам, но не могу. Мне бы хотелось узнать, как все будет проходить, от тебя, а не читать отчеты в газетах. Они будут либо слишком сухие, либо станут умалчивать о частностях, которые увидит любой зритель…

Серж молчал, и Александр решился на крайнее средство:

– В конце концов, я чуть не погиб там, на канале. И я имею право знать, чем все это закончится.

– Если ты так хочешь, я пойду, – сдался князь. – Но билет…

– Обратись к моему крестному и скажи, что я тебя попросил об услуге. Уверен, он тебе поможет.

– А почему бы тебе не спросить у него самого, как все пройдет? – вырвалось у Сержа. Ему по-прежнему до смерти не хотелось идти на заседание особого присутствия правительствующего сената и видеть лица людей, которые будут доказывать, что убивали исключительно ради блага, свободы и справедливости. Люди эти были ему крайне не по душе, но умом Мещерский понимал, что они обречены, и у него не было никакого желания видеть их агонию.

Услышав предложение друга, Александр поморщился.

– Это будет совсем не то. Крестный ведь избран в число судей, и его версия будет… слишком профессиональная. Кроме того, ты ведь знаешь, каков он. Граф будет насмешничать и отделываться остротами, а я хочу понять, что они собой представляют и какое впечатление производят. Ну и вообще я на тебя полагаюсь. Ты ведь у нас наблюдательный.

– Хорошо, – вздохнул Серж, – попытаюсь быть твоими глазами и ушами. Хотя, если говорить начистоту, я бы с охотой провел время с куда большей пользой.

– С мадемуазель Траппе? – с невинным видом поинтересовался Александр.

– Мы всего лишь беседовали о балете! – вскинулся Мещерский.

– О да, – хитро улыбнулся Александр, – это неоспоримая польза.

– По крайней мере, это интереснее, чем смотреть на какие-то… отбросы общества! – парировал князь, и он отправился к графу Строганову просить о билете для допуска в зал суда.

– Ну, что? – спросил Александр у друга, когда тот вернулся.

– Твой крестный был очень любезен, – усмехнулся Серж. – Билет мне сделали сразу же. Белый, для особо почтенной публики. Менее почтенные дамы и господа будут проходить по коричневым билетам.

И он продемонстрировал Александру плотный картонный четырехугольник, на котором значились его имя, фамилия, звание, стояло несколько подписей и красовалась внушительная сургучная печать с двуглавым орлом.

– Не знаю, понравится тебе это или нет, – прибавил Серж, – но, по-моему, половина светского Петербурга пришла к твоему крестному просить о билете. Особенно, кстати сказать, усердствовали женщины. Лично я их не понимаю.

– Именно поэтому я тебя и ценю, – серьезно ответил Александр. – Крестный что-нибудь сказал?