Ледяной смех
Шрифт:
Разговор за обедом шел больше о пустяках. Говорили про наступившую осеннюю пору. Не забыли и о грядущей зиме. Никто из них понятия не имел о сибирской стуже, но по рассказам сибиряков, она уже пугала своей суровостью.
Певцова частая гостья Блаженовой. От нее она узнает о всех политических интригах, а также о тех из соотечественниках, кто и по каким причинам обивает пороги иностранных миссий.
Настроение Ирины сегодня удивляло Киру Николаевну. Княжна была молчалива. Пить кофе перешли в маленькую комнатку с одним узким окном,
Обстановки мало. Круглый столик. Два мягких кресла, обитых синим плюшем. У стен две горки из сундучков, окованных медью. В них привезенные из России летописи рода Румянцевых с лет Василия Темного, а также более поздние документы о делах рода «особо полезных» для бывшей Российской империи.
Епископ Виктор, отказавшись от кофе, попросил разрешения потосковать с музыкой. Скоро из гостиной мелодии Моцарта и Шопена прогнали тишину флигеля.
Горничная принесла на подносе серебряный кофейник, сахарницу и две синие чашечки. Поставив поднос на столик, спросила:
— Поди еще что?
— С собачками погуляй, но только во дворе. Меня дома нет, Глаша.
— Для всех, барыня?
— Для всех.
— А ежели письмо?
— Возьмешь.
— Поняла.
Горничная ушла, не закрыв за собой дверь.
— Умная деваха. И трогательно заботливая. Обязательно увезу с собой.
— Куда собрались, — настороженно спросила Певцова.
— Если, конечно, придется уезжать. За обедом все отмалчивалась. Может, скажешь, красавица, отчего у тебя панихидное настроение?
— От невозможности добиться желанного. Впрочем, ерунда.
— Ерунда ерунде рознь. От той, которая тебя донимает, иной раз женский пол в петлю лезет. Мне-то ведь можно про любую ерунду сказать.
— Только не сейчас, Кира Николаевна.
— Подожду! Но все же интересно.
Отпив несколько глотков кофе, Блаженова спросила:
— Анну Васильевну видела?
— Да. Она все время около адмирала. Он в мрачном настроении.
— Потому что знает.
— Что знает?
— Все, чего мы с тобой не знаем, но, может быть, своим чутьем кое о чем догадываемся. Одинок он в омской волчьей стае.
— Кто волки?
— Не прикидывайся дурочкой.
— Поняла. Генералы, министры, политики и разноязыкие иностранцы.
— Те просто погань со способностями на любые махинации по приказанию своих господ. И под иностранными мундирами водятся темные душонки, родственные нашим, которые возле них трутся. У меня любые иностранцы не в чести. Нагляделась на них возле романовского трона. Неужели сегодня ты ко мне пустая пришла?
— Нет, не пустая, но только не в себе, как говаривала, бывало, нянька. Даже очень не пустая. У Жанена позавчера был генерал Пепеляев.
— Об
— И об этом скажу.
Певцова налила себе в чашечку кофе, смотря на Блаженову с улыбкой, подпевая доносившимся мелодиям.
— Сказывай. Если считаешь узнанное дельным?
— В наши дни любая выдумка может стать правдой.
— Тоже верно. Так зачем же бравый сибирячок-генерал понадобился генералу французскому?
— Жанен интересовался, как бы Пепеляев отнесся, если к охране русского золота будут допущены иностранные войска.
Удивленная Блаженова поставила чашечку на блюдце и, покачав сокрушенно головой, спросила:
— Что же ответил сей истинный патриот Сибири?
— Кажется, был удивлен. Но все же обещал эту возможность обдумать. И был действительно удивлен, когда Жанен попросил его думать без ведома адмирала.
— Так. — Блаженова, задумавшись, барабанила пальцами по столику.
— Новость, девушка, тревожная.
— Адмирал тоже знает о визите Пепеляева.
— Успела сказать Тимиревой?
— Сегодня утром. Видела мельком, передала ей записку.
— И о написанном сказывай.
— Терявшийся любимый кот вчера нашелся.
Блаженова довольно рассмеялась.
— Кого под котом законспирировала?
— Пепеляева. Мы его давно так называем.
— А ты действительно не без способностей.
— Стараюсь. Россия мне тоже дорога, хотя я и титулованная. Без русской земли не будет мне жизни. Вот в чем главный ужас моей жизни. Страх остаться без России.
Певцова встала. Прислонилась к сундучной горке и, глядя на портрет императрицы Александры Федоровны, освещенный желтым пятном лампады, резко сказала:
— Какие у покойницы волевые глаза.
— Только не дозволил господь ее воле спасти Россию. Подумать только: из-за стечения неблагоприятных обстоятельств миллионы подобных нам стали России совсем ненужными.
— Что же могла сделать императрица?
— Спасти Россию, не допустив революции. Все погубила внезапная болезнь наследника Алексея. Материнский страх за его жизнь все заслонил в царицыном разуме. Не заставила мужа отречься от престола и взять империю в свои руки.
— Да разве могла пойти на это, любя мужа?
— Могла! Повторяю, не победила в себе материнский страх. Вот и горит перед ее портретом лампадка у Блаженовой, которой императрица многое доверяла. А если бы выполнила замысел, то не кончилась бы династия Романовых. Впрочем, о чем говорю. Империя кончилась, и стали мы чужими своему народу. И нечем нам ему доказать, что мы вовсе не чужие. У простого народа жгучая ненависть к нам за все прошлое, сотворенное нашими предками. У нас к нему ненависть теперь за то, что лишил нас привычного. Тяжело, княжна, жить с такими мыслями. Они меня уже с бессонницей сдружили. Все чаще вместо чая пью валериановую настойку.