Ледяной ветер азарта
Шрифт:
– Нет. Все валить на Тайфун у меня нет оснований. Сроки были бы сорваны в любом случае. В этом можно убедиться по отчетам, которые мы посылали до Тайфуна. Опоздание составляло три месяца. Вот мы и сдали бы трубопровод на три месяца позже положенного срока.
– Уточняю! – Ливнев не в силах сдержаться, обогнал Панюшкина и забежал с другой стороны. – Какие новые сроки вы могли бы назвать?
– Если Пролив замерзнет, все закончим к весне.
– А если нет?
– Долго отвечать. Уклоняюсь от ответа. Давайте следующий.
– Кому из подчиненных вы доверили бы свое место?
– Званцеву.
– Вы ему
– Да. Как специалисту.
– А как человеку?
– Этот вопрос задаст мне он, если найдет нужным.
– Считаете ли вы, что будет справедливо снять вас с занимаемой должности?
– Нет.
– Вы не хотите ответить – почему?
– Снимать меня нецелесообразно по многим причинам. Новому начальнику потребуется время, чтобы войти в курс дела. Январь кончается. Идет весна. Даже если Пролив замерзнет, лед в рабочем состоянии продержится недолго, через месяц-два сойдет. Ни один серьезный специалист не согласится на мое место. Поэтому я в какой-то степени неуязвим.
– Вы действительно считаете себя неуязвимым?
– Конечно, нет!
– В таком случае, как понимать ваши слова? – Ливнев чувствовал, что теряет контроль над разговором, не все сказанное Панюшкиным понимает с полуслова. Ему нужно было время, чтобы осмыслить услышанное, но этого времени не было – он хотел сохранить им же предложенный темп.
– Я уже ответил на этот вопрос, – усмехнулся Панюшкин. – Вот вы, Ливнев, согласились бы сесть на мое место и взять на себя мою ответственность?
– Это невозможно. Я журналист, а не спец по укладке трубопроводов.
– Речь не о специальности. Я говорю о вашем характере, о вашей личности, о вашем мужестве и честолюбии, о трезвости вашего ума и способности принимать решения, нести ответственность – вот о чем я говорю. Итак, вы сели бы на мое место? Только честно. Быстрее, Ливнев, я ведь не заставлял вас ждать!
– Нет. Я бы отказался.
– Почему? – Панюшкин вынул руки из карманов и хлопнул в ладоши. – Итак? Пресс-конференция продолжается!
– Мне кажется... – медленно проговорил Ливнев, – что положение, в котором окажется новый начальник строительства... в чем-то несимпатично. Согласие на эту должность... не сделает ему чести.
– И это вас смутит? Нет, вас в самом деле могут остановить столь смутные и невнятные соображения?
– А почему бы и нет? – обиженно спросил Ливнев. – Не думаете же вы, надеюсь, что понятия чести для меня совершенно несущественны?
– Конечно, я так не думаю, – успокоил его Панюшкин. – Но ваши вопросы были настолько бесцеремонны, будто вы действительно задавали мне их у трапа самолета, на котором я должен вылететь отсюда со всеми потрохами! У вас все?
– Да. Я могу опубликовать ответы?
– Как хотите, – холодно ответил Панюшкин.
– Вопрос под занавес... Вам действительно безразлично, будет ли опубликован наш разговор, или считаете, что это уже не имеет значения?
– И то и другое, – Панюшкин улыбнулся спокойно и как-то отрешенно. И подумал: «Как все-таки трудно удержаться от искушения быть искренним... Неужели мне приятны его вопросы? Похоже, да. Они доставляют... Да, сладкую боль – есть, кажется, такое выражение».
– А вы напрасно смеетесь надо мной, – тихо сказал Ливнев. – Ей-богу, напрасно.
– Но уж очень хочется, – опять усмехнулся Панюшкин. – Знаете, ничего не
– Даже так! – Ливнев удивленно вскинул брови.
– Я понимаю ваше положение, может быть, даже лучше, нежели его понимаете вы... Простите мне эту старческую самоуверенность. Ваша позиция не очень сложна... Защищать меня вы не станете. Как бы я сейчас ни пластался перед вами. Рисковать не захотите. Сроки сорваны, стройка стоит, Тайфун был давно, и ссылаться на него вроде бы даже и неприлично, на Проливе работает Комиссия по установлению допущенных промахов. Вы уверены, что меня неизбежно снимут. Однако здесь у нас с вами есть маленькое, но существенное расхождение. Если вы уже сейчас готовы поставить на мне крест и делаете это не очень церемонясь, то для меня важны некоторые детали. Например, снимут меня завтра, через месяц или через три месяца. Объяснять не буду, догадывайтесь сами. Скажу только, что именно в этом все мои надежды и прикидки.
Некоторое время они шли молча, и слышны были только скрип снега под ногами да тяжелое дыхание Ливнева. Ему высказали неприятные вещи, но, поскольку оскорбительных слов произнесено не было, он не знал, что ответить.
– Так на чем мы остановились? – спросил Панюшкин. – Да! На том, что вы приехали отнюдь не для того, чтобы спасать меня. Простите мне это сравнение, но ваша роль здесь – это роль стервятника, вы прилетели клевать падаль, то есть меня. Вы заведуете отделом промышленности и уж коли забрались к черту на кулички, поиздержали государственные деньги, то должны привезти материал в газету, это ваша работа. Насколько мне известно, заведующие отделами пишут нечасто, тогда тем более они должны публиковать материалы значительные, с общественной, хозяйственной точки зрения. Я прав?
– В общих чертах – да, – уныло ответил Ливнев.
– В таком случае я представляю для вас находку. На примере стройки можно очень назидательно, нравоучительно порассуждать об ответственности руководителя, о том, как его возраст, характер, личные качества отражаются на делах. О воспитательной работе можно поговорить, о подборе кадров, о рациональном использовании государственных средств, освоении новых промышленных районов. Господи! Да о чем угодно натасканный человек изловчится потолковать на примере нашей многострадальной стройки. Поэтому для вас выбор заключается не в том, оправдывать начальника строительства или осуждать его. Для вас выбор проще – осудить или промолчать. Судя по вопросам, вы решили не молчать. Это понятно. Вам по душе позиция активная, наступательная. В открытую вы со мной тоже не стали играть. Не сочли нужным. То ли не осмелились, то ли это ваш метод – не открывать карт. Пусть, мол, человек до выхода газеты в свет не знает, будет ли опубликован о нем хвалебный очерк или злой фельетон. Вы знаете, что я имею в виду. Это не первый ваш приезд. Прошлый раз вы прибыли за очерком, а мы прочитали фельетон. Нет-нет, фельетон был справедлив. Но уж больно мелковат. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.