Ледяной ветер азарта
Шрифт:
– Сколько вам лет, Анна? – спросил следователь, и Панюшкин не мог не отдать должное его проницательности. Начальника строительства Белоконь с первых же минут знакомства начал называть на «ты», а к ней, девчонке, едва увидев, обратился на «вы». И это было справедливо.
«Присмирел Белоконь, присмирел» – усмехнулся Панюшкин.
– Смотря что иметь в виду... – Анна, склонив голову набок, с любопытством рассматривала следователя.
– Я ничего не имею в виду. Просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне цифирь в протокол поставить надо.
– А-а,
– Поприсутствовать, но не более?
– А чего вам еще захотелось? Поздравить не возбраняется, подарок вручить тоже, думаю, можно. Николай Петрович, ничего, если я приму подарок от следователя?
– Ежели хороший, то чего же, можно.
– Вы работаете в столовой, рабочей, верно? – спросил Белоконь.
– Смотря что иметь в виду, – Анна засмеялась. – Я действительно работаю в столовой. В рабочей столовой. Но не рабочей. Я заведующая этой столовой. Директор. – Она быстро взглянула на Панюшкина.
– Какой же у вас директорский стаж?
– Один день. Но ведь протокол вы заполняете сегодня? Вот и пишите... Должность – директор столовой. А кем буду завтра, не знаю. Возможно, следователем. Николай Петрович, я могу быть следователем?
– Нисколько в этом не сомневаюсь.
– Завтра вы следователем не будете, – сказал Белоконь, – это уж точно. Но послезавтра... Кто знает.
– А не поступить ли мне на юридический, а, Николай Петрович?
– Если вы только об этом подумываете, лучше не поступайте, – сказал Белоконь.
– Почему? Разве плохая работа? Вам не нравится?
– Мне? – Белоконь был явно смущен таким напором. – Нет. То есть да, работа мне не нравится. Но я не хотел бы заниматься чем-то другим. Если вас такой ответ устраивает, продолжим. Анна, скажите, Ягунов хороший человек?
– Нет.
– Ну-у, так не пойдет. Это же не анкета и не опросный лист, это протокол. Надо отвечать полностью, подробно, с фактами, доказательно.
– Вам надо объяснить, почему Ягунов плохой человек? Да потому, что он дурак на букву «ж»!
– Анна! – не выдержал Шаповалов. – Прекрати! Человек дело делает важное, преступника, можно сказать, разоблачает, а ты со своей... Нехорошо!
Панюшкин полез в ящик стола, чтобы скрыть душивший его смех, и только Белоконь расхохотался громко и охотно.
– Мне тоже так показалось, – сказал он. – Но расшифруйте, пожалуйста, что вы имеете в виду, называя его столь непочтительно.
– Предлагал мне выйти за него замуж. Духи принес за пятьдесят рублей. Представляете? Духи я оставила себе, чтоб он с досады не выпил, а замуж отказалась. Такой смех на меня напал тогда, не могу остановиться, и все тут! А потом всю ночь ревела – неужели, думаю, я такая задрыга, что даже Ягунов свататься вздумал? Может, думаю, только ему в жены и гожусь... Но это давно было, чуть ли не год назад, теперь я знаю, что не только для Ягунова гожусь.
– А
– Говорят, что он Лешку Елохина порезал, что Юрку на Проливе бросил, что Большакова чуть не убил... Не знаю. Ничего плохого о Горецком сказать не могу. Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам дать. Дает не каждый. Чаще из трусости.
– Ничего себе установочка! – Белоконь откинулся на спинку стула. – Вот, Михалыч, смотри! Ты видишь перед собой самого главного вашего хулигана.
– Это мы знаем, – серьезно ответил Шаповалов. – Тут ты, Анюта, перегнула... Если каждый волю рукам даст...
– Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше. Затаятся. Потому – знать будут: кроме профсоюзного собрания есть такое мощное народное средство, как зуботычина.
– Сказали, уж просветили.
– Как вы к этому относитесь?
– Положительно.
– То есть – как положительно?
– Нравится, когда мужики из-за меня дерутся. Чувствуешь себя человеком. Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали? Да вам бы на всю жизнь гонору хватило!
– Вообще-то да. Тут ничего не скажешь. Логика железная. Грустно, конечно, признаваться, но из-за меня никто ни единого глаза не лишился. Теперь вот что, Анна... У них были основания драться из-за вас?
– Надо у них и спросить. А если... Если вы имеете в виду это самое, то нет, можете спать спокойно. Ничего у меня не было ни с одним, ни со вторым. У меня со Званцевым было. И еще будет. Если вас что-то в этом духе интересует, спрашивайте, не стесняйтесь, я все расскажу, все как есть... Лишь бы правосудие не пострадало.
– Вы напрасно на меня обиделись, – примирительно заговорил Белоконь. – Ей-богу, напрасно. Я задал вполне естественный и необходимый вопрос – были ли у ребят основания драться? Тем более что вы сами сказали – нравится, когда из-за вас дерутся... Ну? – Белоконь наклонил голову, пытаясь снизу заглянуть в глаза Югалдиной. – Все в порядке? Давайте сделаем наше общее дело с улыбкой и взаимной симпатией, чтобы потом долгие годы мы вспоминали об этой приятной встрече, об этом изумительном, прекрасном, очаровательном допросе.
– Ладно, поехали дальше, – сказала Анна. – Я нечаянно. Вы уж на меня зуб не имейте.
– Поехали, – согласился Белоконь. – Скажите, мог Горецкий бросить Юру на Проливе в ту ночь, когда буран куролесил?
– А черт его знает! Я где-то читала, что каждый может совершить преступление, если надеется скрыть его.
– И вы тоже?
– А что я – рыжая?
– Другими словами, – медленно проговорил Белоконь, – вы утверждаете, что...
– Я ничего не утверждаю! – перебила его Анна. – Ничего не заявляю. Ничего не опровергаю. Я просто болтаю. В полном соответствии с моим нынешним настроением, правосознанием, образованием. Но больше всего полагаюсь на настроение. Потому как пол у меня женский. В отличие от вашего. Вопросы есть?