Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

Кемаль Яшар

Однако отчаиваться еще рано, приободрила она себя. Неужто отец Мусы-бея допустит, чтобы сыну отрубили голову? А как поступят курдские беи? Ведь это их коварство погубило Мусубея. Не попросят ли они горцев отдать им коня? «Сами посудите, — скажут, — не погибать же из-за него троим людям!»

Горцы — народ кремневый, просьбами да мольбами их не проймешь. Но ведь обычай не позволяет им отпускать просителей с пустыми руками. Обычаи же они блюдут свято. В душе Гюльбахар блеснул слабый огонек надежды.

«А что, если мне самой попросить их? — подумала вдруг она. — Неужто они откажут женщине?.. Ну что ж, если беи из страха перед моим отцом не посмеют обратиться

к горцам, отправлюсь к ним сама, спасу Ахмеда. И пусть я никогда больше не увижу его. Пусть он женится на другой, наплодит ребятишек, что волчат…»

Девушке позарез надо было с кем-то посоветоваться. Как быть: отправиться ли ей в горы самой либо попросить отца Мусы-бея? Послать ему весточку?

Весь день провела она в тягостных раздумьях. Больше всех — после матери и отца — любил ее брат Юсуф. Но и ему не решалась она открыться. Не убьет ли он ее на месте? Заслуживает ли он полного доверия? А если да, то согласится ли сопровождать ее к горцам? Дело это рисковое — его могут схватить как заложника. Да и ее тоже. «Нет-нет, — отмела это опасение дочь паши, — горцы — люди справедливые, не то что мой отец. Им и в голову не придет задержать гостя, просителя. А уж женщину-просительницу — что бы она ни натворила — они и пальцем не тронут. Ни за что на свете!»

Так и не придумала она, что делать. Пошла к брату. Юсуф, сидя на постели, отчищал старый меч, пытаясь разглядеть начертанные на нем письмена и узоры.

— Ты что это так поздно? — сказал он с улыбкой. — Ночь уже.

Ничего не ответила Гюльбахар, села рядом с братом. Лицо у него удлиненное, тонкое и такое бледное, будто его никогда не касался луч солнца. Прочитав в его глазах немой вопрос, удивление, девушка бросилась ему на шею, разрыдалась. Лишь после того, как она наконец выплакалась, Юсуф спросил холодным тоном:

— Что с тобой, сестра?

— Только ты один и можешь помочь моему горю, — уклончиво молвила Гюльбахар.

Юсуф широко открыл глаза:

— Какое же у тебя горе?

С трудом подавляя волнение, Гюльбахар ответила:

— Ты должен спасти меня от смерти.

Еще сильнее удивился Юсуф. И закричал нетерпеливо:

— Да расскажи ты, в чем дело! Толком расскажи!

— Если мы их не спасем… отец отрубит им всем головы, — скороговоркой зачастила Гюльбахар. — Поедем в горы… попросим, чтобы возвратили коня… Я знаю, горцы не откажут… Помоги мне, брат!

— Отец, говоришь, отрубит им головы? Так им и надо, этим негодяям! Тебе-то что? В чем твое горе? — И вдруг Юсуф впился глазами в сестру. — Неужто, Гюльбахар?.. Неужто?..

— Да, — тихо произнесла дочь паши.

Юсуфа будто ветром смахнуло с постели, на ноги вспрыгнул.

— Так за кого же ты хлопочешь? Неужто за Ахмеда?.. Отец тебя убьет!.. Убьет!.. Убьет!

Как одержимый заметался Юсуф по комнате. Ну точь-в-точь огнепоклонник, танцующий над костром. И все повторяет:

— Отец тебя убьет!.. Убьет!.. Убьет!..

Глаза — большие, круглые от страха.

Уж не рехнулся ли он? — испугалась Гюльбахар.

— Ты сошел с ума, Юсуф! — закричала она.

— Нет, это ты сошла с ума, — дико захохотал ее брат. — Ты сошла с ума, ты… Отец тебя убьет!

Последнюю попытку сделала Гюльбахар:

— Так не поедешь со мной к горцам?

А Юсуф знай одно бормочет:

— Ты сошла с ума, сошла с ума.

— Но ведь если горцы не вернут коня, их всех троих казнят. Я этого не переживу, наложу на себя руки.

— Что ты, что ты, Гюльбахар! — залепетал Юсуф. — Выдумала тоже: «Наложу на себя руки»! Такого и в мыслях не держи!.. Но за

конем, ты уж меня прости, я с тобой не поеду. И тебе не советую. Отец тебя убьет.

Увидела Гюльбахар, в каком он смятении, схватила его за руки.

— Зря, видно, я тебе доверилась, — стонет. — Смотри, только не проболтайся. Даже матери ничего не говори. А уж сестрам — и подавно. Они меня просто со свету сживут.

— Не скажу, не беспокойся. Да и как сказать? Отец, если узнает, велит разрезать тебя на куски и скормить собакам. Сама не проговорись, а уж я буду держать язык за зубами.

Странно вел себя Юсуф — точно это и не он вовсе, а кто другой. Испугался, будто маленькая птичка, которая прячет голову под крыло: я, мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. А ведь на вид настоящий йигит. «Ах, как я в нем обманулась! — думала дочь паши. — Ведь он, того и жди, выложит все отцу».

Так и ушла ни с чем от брата.

Приткнулось на юго-западном склоне Агрыдага, чуть не у самой вершины, озерцо — Кюп-гёлъ называется. Невелико оно, не больше тока молотильного, зато глубиной — что колодец бездонный. Синее-синее, стелется оно близ багряных острогранных поблескивающих скал. Каждый год, по весне, собираются здесь чобаны со всей Горы. Расстилают свои бурки, украшенные знаком солнца, на медноцветной земле, рассаживаются кругом, достают из-за кушаков кавалы и до самого вечера играют мелодию «Гнев Горы». Молодцы они все как на подбор пригожие, с печальными карими глазами, с длинными тонкими пальцами. Кой у кого — пышные волнистые золотые бороды. И пока чобаны играют, вьется над ними крохотная, белая как снег птица. Но вот солнце заходит, чобаны встают и растворяются в наступивших сумерках. И как раз в этот миг птица молнией падает вниз, окунает одно крыло в озерную синь — и тоже исчезает в полутьме. От прикосновения ее крыла по воде расходится рябь. А потом над озером проносится тень исполинского коня.

Беязидская крепость стоит на большом утесе, на южном склоне Горы. Утес обрывается крутой бездной, от самого низа ее берет начало равнина, пересеченная караванными дорогами. К востоку от крепости вздымает свои глинобитные стены город Беязид.

Кузня Хюсо примостилась у подножия утеса. По ночам из нее извергается поток искр. Зрелище это очень красивое. Даже сам Махмуд-хан, когда бывает в духе, любит смотреть на кузню.

Никто не знает, сколько Хюсо лет, но волосы у него сплошь седые. Работает он вместе с пятерыми своими сыновьями, выковывает необыкновенно прочные, великолепные, с золотой насечкой, мечи. Ни разу в своей жизни не заходил он ни во дворец паши, ни в дома беев. В рамазан Хюсо не постится, намаза не совершает, молитв не творит. Поговаривают, что он поклоняется огню. По ночам он с такой силой раздувает мехи, что искры заполняют всю кузню, мощным снопом вырываются из двери. И тогда якобы Хюсо опускается на колени и тянет руки к пылающему горну.

Зимой и летом он ходит в одной набедренной повязке из грубого суровья, подпоясываясь алым кушаком.

Весь город спит. Только Гюльбахар, объятая бескрайним отчаянием, смотрит в окно своей спальни. И невольно любуется снопом искр, выплескивающихся из кузни. Где-то вдали Софи играет «Гнев Горы». А с беязидской равнины доносится безумный храп чем-то напуганного коня.

— Софи! — крикнула Гюльбахар.

Музыка оборвалась.

— Слушаю, моя госпожа.

— Остается так мало дней… Неужто же нет никакого спасения?