Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки
Шрифт:
Села Гюльбахар, взяла на колени самую свою любимую кошку и заговорила с ней сквозь слезы:
— Милая моя кошечка! Синеглазка-золотоглазка моя! Только тебе и могу я излить свое горе. Убьют они ненаглядного моего, орла моего горного. Недолго длилось мое счастье — вот уж и конец ему.
Кошка свернулась в клубочек, мурлычет. Чувствует Гюльбахар: мгла вокруг нее сгущается, тяжким камнем давит отчаяние. И все жалуется, плачется:
— Заутра, моя кошечка, казнят Ахмеда. Убьют его злодеи жестокие. Не переживу я такого горя.
Взяла кошку на руки и направилась к тюрьме. А та пригрелась, размурлыкалась сладко.
Коснулась
— Завтра ему отрубят голову, а туловище бросят в пропасть. И я туда кинусь, — продолжала говорить девушка, не сознавая, что Мемо слышит каждое ее слово. И вдруг стала молить его: — Ты уже сделал мне столько добра. Позволь же еще раз свидеться с ним. — Голос ее прерывался, она сама плохо понимала, что говорит. — А еще лучше — отпусти его. Отпусти его на свободу. Ради меня. — Отшвырнула кошку Гюльбахар, схватила Мемо за руки. Он остолбенел от неожиданности, стоял как зачарованный. — Мемо, Мемо! Смертоносен твой меч. Черным пламенем горят твои глаза. Сильны, искусны руки твои. Для чего же тебе дано все это, брат Мемо? Неужто лишь для того, чтобы стеречь тюрьму? Угождать господину твоему — паше? Рубить головы узникам? Мемо, Мемо! Отпусти Ахмеда. А я выполню любое твое желание.
— Любое мое желание?
— Любое, Мемо. Любое, мой брат, йигит, Мемо.
— Любое?
— Да. И жизни не пожалею — все тебе отдам. — В голосе Гюльбахар сквозило невольное женское любопытство: хотелось ей знать, чего же все-таки потребует Мемо.
А Мемо молчит. Стоит размышляет. И чем больше размышляет, тем светлее его лицо. Вдруг улыбнулся он — счастливая такая улыбка — и легонько погладил волосы Гюльбахар. Та вся напряглась, сжалась, ждет, что дальше будет.
Мемо по-прежнему ничего не говорит, но весь сияет с видом человека, который добился всего, чего только хотел.
— Значит, любое мое желание исполнишь? — наконец спокойно проговорил он.
— Любое, — уверенно подтвердила Гюльбахар. — Проси, чего желаешь.
— Тогда подари мне прядь своих волос.
Гюльбахар не раздумывая протянула ему косичку.
— На. Отрежь своим мечом. Я твоя вечная должница.
Отсек Мемо самый кончик косички и спрятал волосы за пазуху.
— Есть у меня и еще одно желание.
— Какое же? Скажи. Я твоя вечная должница.
— Хочу, чтобы Гюльбахар всегда помнила эту ночь и меня, брата своего названого.
Гюльбахар взяла его за руки, но он высвободился и открыл дверь тюрьмы.
— Ахмед! Муса-бей! Софи! Вставайте.
Узники не спали, тотчас вскочили на ноги. Мемо снял замки с их цепей.
— Выходите, все выходите. До рассвета еще несколько часов. Надеюсь, вам хватит.
Увидел Ахмед свою возлюбленную, крепко сжал ее в объятиях.
— Беги, беги, — поторопила его Гюльбахар. — Скоро вас хватятся.
После того как освобожденные узники скрылись во тьме, Гюльбахар стала искать тюремщика, но так и не смогла его найти.
Вот уж и первые утренние лучи упали на город и на крепость. Заря, поначалу бледная, сумеречная, разгорается все ярче и ярче.
Стучатся
— Открывай, Мемо. Пора выводить осужденных.
А Мемо спокойно, со смешком отвечает из-за двери:
— Сегодня ночью я их всех отпустил.
Не поверили палачи, подумали: шутит тюремщик. Но когда вошли в темницу и убедились, что там и впрямь никого нет, со всех ног кинулись к паше, доложили ему о случившемся.
Паша — руку на меч и бегом к тюрьме. А следом за ним Исмаил-ага, тысячники, простые воины и стражники. Путь им преградил Мемо.
— Я их отпустил сегодня ночью, — говорит он паше. — Не правда ли, я хорошо поступил? Думал порадовать тебя.
— Ах ты, пес паршивый! — завопил паша. — Чтоб тебе подавиться моим хлебом!
И рванулся к Мемо. А за ним и все остальные. Лютый бой завязался. Но никто не может близко подступиться к тюремщику. Отбивается он от нападающих, а сам пятится назад, шаг за шагом поднимается по лестничке, ведущей на верх башенки. А когда наконец добрался до верхней площадки, громко сказал:
— Паша! Тут бы я мог биться с вами хоть три дня и три ночи. Только для чего? Смысла никакого нет. Взял я от жизни свое, пора и честь знать. Убил я, паша, несколько твоих рабов. Мог бы убить и еще несколько. Только для чего? Оставайтесь все целыми и невредимыми. Прощайте же — и те, кто меня любят, и те, кто не любят. Прощайте.
Сказал — и бросился вниз, в пропасть. Упал, разбился. Так и лежал там, похожий сверху на птицу с откинутым крылом. Чуть погодя прибежал туда Хюсо со своими сыновьями. Пришли женщины, дети. И все плачут-убиваются. Не только они — весь Беязид оплакивал смерть Мемо.
Склонился Хюсо над умершим, поцеловал его в лоб. И видит: в левой руке Мемо — эта рука приложена к сердцу — зажата прядь волос, так и горит черным огнем в лучах солнца. С трудом разогнул пальцы — и волосы развеялись по зеленеющей земле.
В сердце Юсуфа разрастался страх. Видел он лужу крови на нежной весенней зелени. Видел коня, бродившего по улицам города. Конь-то и впрямь отцов. Почему же отец не признает его? Он уже, должно статься, обо всем проведал. И о безумствах Гюльбахар тоже. От него ничто не укроется. Его взгляд и сквозь стены каменные проникает, любой разговор издали он слышит. А уж о дочери родной ему все известно — все доподлинно. Почему Мемо кинулся в пропасть? От страха, верно. Да и что ему оставалось? Убеги он в горы, укройся в хошабской крепости, люди паши все равно его отыщут, кожу с живого спустят.
Как-то раз, еще малолетком, видел Юсуф, как наказывают преступника. Сидит он задом наперед на ишаке весь голый, только что срам прикрыт. Ведет ишака человек с заплывшими глазами, с содранными бровями — одно мясо живое кровенеет. А по бокам два палача огромного роста — настоящие великаны. Один с окровавленным палашом, другой — с кинжалом. Тот, что с кинжалом, схватил вдруг преступника за ухо — и отсек под самый корень. Потом взглянул на собравшуюся толпу, ухмыльнулся. Закричал, задергался преступник — веревки врезались ему в руки. Из того места, где было ухо, кровь хлещет. А палач как швырнет отрезанное ухо! Пронеслось оно над толпой, в окно лавки влетело. Лавочник был широкоплечий, могучего склада мужчина с густой осанистой бородой. А увидел ухо — оробел. Пошевельнуться не может, стоит будто заколдованный.