Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки
Шрифт:
Белобрысый ковырял землю большим пальцем ноги. Был он таким тощим, что хоть ребра пересчитывай. Рос без отца и потому слыл самым отпетым из всей деревенской ребятни.
— Ох, не заснет он, нет, не заснет, — заключил Али.
Один из мальчишек лежал с самого краю и неотрывно наблюдал в просвет между ветвями за бахчой. Земля на ней пересохла и потрескалась, кое-где лишь выделялись островки густой, припорошенной пылью зелени, в основном же бахча была вся увита пожухлыми длинными плетьми, да местами торчали на ней виноградные черенки. Арбузы — дыни, арбузы — дыни лежали рядами. Огромные, необъятные арбузы и овальные дыни с шафранной коркой.
Но вот появился Мурат, подпоясанный ярко-красным кушаком. Он был здоровенный, широкоплечий. Лицо злобное. Длинные желтые усы угрюмо обвисли.
У Мурата не было ничего, кроме этой бахчи. Ни поля, ни сада, ни лошади, ни ишака. Ничегошеньки. Зато такой бахчи, как у Мурата, не было ни у кого в их местах. Она протянулась по песчаному берегу реки.
Мурат, как всегда, сердито расхаживал под навесом, рядом с которым валялись кучей арбузные и дынные корки, а также перезревшие и подгнившие арбузы и дыни. От них шел запах как от забродившего вина. Легкие пчелы и огрузшие шмели и шершни вились над этой кучей. Их крылья искрились зеленью и голубизной.
Он впрямь видел все это — тот мальчишка, что лежал с самого краю, — или ему привиделось? Как знать… Это был Дурмуш. Он лежал и смотрел на шершней, и ему казалось, что он даже различает тонкие красные полоски у них на брюшках, красные, как бекмез [43] . А крылья у шершней голубые. Соты у желтых пчел совсем белые. Как много там пчел. Жара и пчелы…
Дурмуш, волнуясь, почти выкрикнул:
— Сейчас, сейчас заснет!
Он тут же раскаялся в этом, но не успел и слова сказать в свое оправдание, как Белобрысый Али, сердито скрипнув зубами, уже набросился на него:
43
Бекмез — вываренный виноградный сок.
— Ах ты сукин сын! Не хватало еще, чтобы он услышал.
Дурмуш виновато промолчал. А Белобрысый повторил свой приказ:
— Смотри в оба и не зевай! Как только заснет, подай знак.
Дурмуш был мастак определять, спит ли Мурат, борется ли с дремотой или просто лежит, размышляя о чем-то. У Дурмуша так здорово это получалось, что никто из ребят не удивился, если б он сказал, что угадывает мысли Мурата на расстоянии.
Бывало, Дурмуш не приходил сюда с ребятами, и тогда им не удавалось ничего украсть с бахчи. Никто из них не умел определять, спит Мурат или бодрствует. Без Дурмуша они часто нарывались на хозяина бахчи, и им доставалось горяченьких.
Белобрысый подтолкнул Дурмуша:
— Ну, как он там?
— Сидит, шевелит мозгами, — невесело отозвался Дурмуш.
Это было самое неприятное — когда Мурат просто так сидит, даже не опираясь на стойку навеса. Значит, каким бы усталым он ни был, ни за что не уснет.
— Так и будет сидеть? — спросил Али.
— Откуда я знаю?
Дурмуш был не в духе, и Али не стал с ним пререкаться.
Некоторое время они помолчали. Слышались только всплески волн и равномерный пчелиный гуд. Белобрысый Али задремал и потому не сразу понял, что это там Дурмуш горячо шепчет.
— Уснул…
— А? — встрепенулся Али.
— Уснул, говорю, — дрожащим от волнения голосом повторил Дурмуш.
Трое голых мальчишек выбрались из прохлады ежевичных кустов и метнулись в сторону бахчи. Горячая земля обжигала им ноги.
А когда были уже далеко от бахчи, услышали у себя за спиной грохот ружейного выстрела. А потом… потом долгий громкий хохот.
Так повторялось из раза в раз. Ребята, искупавшись, прятались под кустами ежевики, Дурмуш наблюдал за Муратом. Когда тот наконец засыпал, они устраивали набег на бахчу. Потом — вниз по течению с мешками, набитыми арбузами и дынями. И всегда им вслед раздавался ружейный выстрел и протяжный звонкий смех. Этот смех катился по всей Чукурове — радостный, светлый, озорной.
Каждое лето одно и то же. Пока мальчишки не выросли, не возмужали, не обзавелись своими домами, семьями. Теперь у каждого из них росли свои собственные сорванцы. Сами они давно уже перестали таскать с бахчи Мурата арбузы и дыни. Но им на смену пришли их сыновья, а тем в свой черед новая поросль мальчишек. Всегда находилось кому обчищать бахчу Мурата.
Сам Мурат сильно переменился: его желтые усы побелели, он весь как-то усох, съежился, спину его согнула старость. Только бахча оставалась прежней.
Каждое лето деревенские мальчишки таскали с нее арбузы-дыни, и всякий раз им вслед раздавался холостой ружейный выстрел. Единственное, что переменилось, — это смех Мурата. Он больше не был раскатистым и веселым. После выстрела раздавалось тонкое хихиканье и… наступала тишина. Это пугало мальчишек и их отцов. Но что они могли поделать? Не могли же они отказаться от такой забавы!
И опять полуденный зной разливался над равниной. И пятеро голых мальцов мчались по берегу реки.
Они с плачем ворвались в деревню, а вскоре к реке бежали все жители деревни. Женщины и дети громко плакали. Парни вытащили из воды худенькое тельце мертвого мальчугана. В его левом боку зияла огромная, величиной с ладонь, рваная рана.
Люди сразу все поняли.
— Вай, что натворил этот зверь! Он зарядил ружье пулей дум-дум.
Под вечер Мурата в наручниках вели по деревне. Он шел понурясь, в лице — ни кровинки. Спина его совсем согнулась, ноги заплетались. Крестьяне бросали в него камни и комья навоза. Мурат ни разу не поднял голову, не огляделся. Он покорно брел меж жандармов, и одежда его была вся в грязи и навозе.
Чакыр [44]
Перевод Т. Меликова и М. Пастер
Не первый год мы с ним приятели. Здесь у нас в Менекше, в районе Флорья, все его знают и любят. Не было случая, чтобы он кого-нибудь обидел. Как его настоящее имя, откуда он родом — никто не знает. У него не все в порядке с речью — картавит, как маленький, и фразы складывает незатейливые, короткие. Только взглянешь на него, и сразу ясно: такой и муравья не обидит. Для всех он просто Чакыр. Вот я, к примеру, давно с ним дружу, но тоже имени настоящего не знаю. Чакыр да Чакыр… И как-то так получалось, что я ни разу не мог спросить его, из каких мест он родом. Что-то есть в нем такое, что мешает задавать лишние вопросы.
44
Чакыр — букв.: серо-голубой.