Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки
Шрифт:
Они вошли в шатер, где их ожидали все лакомства, которые только можно найти в Измире.
— Да у тебя тут, сынок, все, что есть в нашем городе! — не преминул заметить Арабаки.
— Да уж мы привыкли ни в чем себе не отказывать, — ответил Чакырджалы.
Три дня чествовали Арабаки. На четвертый, с позволения хозяина, он собрался домой. Чакырджалы дал ему много денег — пусть хоть последние годы поживет в достатке.
Все время, пока Чакырджалы принимал своего гостя, жандармы и аскеры рыскали по горам.
Все крестьяне на равнине и в горах, все юрюки
Была создана специальная комиссия из знакомых и друзей эфе. Правительство могущественной Османской империи буквально простиралось ниц перед разбойником. А он не спеша обдумывал условия, которые собирался ему предъявить. Обсуждал с Хаджи предложения правительства. Вспоминал вероломные уловки, жертвами которых стали многие его собратья, обдумывал, какие ловушки могут им поставить. Наконец, тщательно все взвесив, изложил свои условия на бумаге. Если правительство примет эти условия, они спустятся на равнину. А если не примет? Чакырджалы был заранее на все согласен. Лишь бы получить помилование и жениться на Фатьме. Хаджи, однако, не терял трезвости ума.
— Послушай, эфе. В деревню Айасурат, где мы обоснуемся, не должны заходить ни жандармы, ни сборщики налогов, ни чиновники. Пусть всем нашим нукерам назначат определенное жалованье. Если кто-нибудь из деревенских или из помилованных совершит преступление, разбирать это дело будешь ты, правительство не должно вмешиваться. Правильно я говорю, эфе?
— Совершенно верно.
— Оружия мы не сдадим, сохраним за собой право его ношения.
— Это условие правительство вряд ли примет. Не отказаться ли от него?
— Ни в коем случае. Или ты хочешь, чтобы всех нас перебили как мух? Почти все прощенные эфе погибли потому, что были безоружными. Отняли оружие — и вероломно их предали.
— Но согласится ли правительство?
— Не будь ребенком, эфе. Падишахский двор, можно считать, стоит перед нами на коленях. Пусть только попробуют отказать. Надо еще потребовать, чтобы османцы отпустили на волю всех наших арестованных друзей и товарищей. Миловать так миловать. И пусть им тоже положат жалованье.
— Пусть, пусть, Мустафа.
— Есть у меня и еще одна мысль.
— Какая же, Хаджи?
— Если нам вздумается поехать в Одемиш, чтобы никто из жандармов не смел показываться нам на глаза.
— А это еще для чего, Хаджи?
— Ни один эфе еще не предъявлял таких условий. Пусть знают, с кем имеют дело.
— Ты прав, Хаджи.
Условия в письменном виде были
Чакырджалы оповестил об амнистии всех своих друзей и юрюков. В подарок ему привели самых красивых во всей округе лошадей. И все в дорогих сбруях. Однажды утром они оседлали этих лошадей и помчались в сторону Одемиша. Вдоль дорог стояли бесчисленные толпы крестьян. Чакырджалы встречали как самого падишаха.
В тот день в измирских газетах было опубликовано весьма любопытное сообщение. Вот оно:
«Его милостивое превосходительство, начальник императорской канцелярии Иззет-паша, от имени нашего безгранично великодушного и милосердного повелителя, его падишахского величества, объявил о даровании амнистии Чакырджалы Мехмеду-эфе и его товарищам по их собственной просьбе. Налицо еще одно проявление безмерной доброты, переполняющей сердце его величества — этот животворный источник, открытый для всех жаждущих помощи и утешения. Правительство призывает всех лиц, осмеливающихся нарушать общественный порядок и спокойствие, вставших на преступный путь разбойничества, прибегнуть к неизреченному милосердию Повелителя вселенной и смиренно ходатайствовать о прощении — в противном случае все они будут беспощадно уничтожены.
Измирский вали
Кямиль».
Итак, Чакырджалы возвратился в деревню. Несколько дней сидел взаперти, никого к себе не допуская. Никто не знал, что он делает, чем занимается, и это разжигало всеобщее любопытство. Только Хаджи понимал, что происходит в душе у эфе, но и он не решался зайти к нему в комнату.
Как-то утром эфе оделся, подпоясался и вышел из дому. Лицо у него было пепельно-серое. Никому не сказав ни слова, он отправился на прогулку.
Это стало повторяться каждое утро. Не перекусив, не выпив чашки кофе, Чакырджалы подолгу бродил по равнине либо сидел на берегу ручья, обхватив голову руками.
— Что это ты совсем пал духом! — сердилась мать. — Виданное ли это дело, чтобы мужчина так распускался! Возьми себя в руки. Что с тобой? Ты будто не в себе.
Однажды он велел Хаджи привести ему коня. Вспрыгнул на него и во весь опор помчался в Каякёй. Узнав о его приезде, собралась вся деревня. Эфе остановился у знакомого имама.
— Сдай мне, пожалуйста, свой дом, имам-эфенди, — попросил он, — а сам поживи пока у кого-нибудь.
— Хорошо, — согласился имам, — сейчас освобожу дом.
— Сейчас не надо. Через два дня.
Вместе с имамом, ведя в поводу лошадь, Чакырджалы отправился к роднику. А там целая стайка девушек, среди них и его Фатьма. Косы у нее длинные, черные-черные, на грудь брошены. Толкают девушки друг друга, на Чакырджалы показывают. Ну и чудеса! Эфе — у родника! Как влюбленный юнец!
Застыдился Чакырджалы, понял, что ведет себя глупо.