Легенда о Гончих Псах. Повесть
Шрифт:
– Узнаю, - сказал Женька.
– Узнаю брата Колю!
– Помолчи, пожалуйста, Женька, - сказала Вера.
Но Женьку не так-то легко было угомонить.
– Хотите анекдот?
– предложил он.
– Давай, - сказал Кирилл.
– Только не солдатский, - предупредила Вера.
– Два слона вяжут на дереве. Мимо летит лошадь. «Смотри!» - толкает один слон другого. «Не обращай внимания, - отвечает тот, - гнездо где-то рядом».
Кирилл громко засмеялся. Летающие лошади произвели на него впечатление.
– Не смешно, - сказала Вера.
– Я так и знала, Женька обожает примитивы.
Кирилл хотел было возразить, но Женька остановил его:
– Не трудись, старик. Вера не признает условного. По ней, все лошади должны только
– Не говори глупости!
– рассердилась Вера.
– При чем тут какие-то лошади? Я говорю, что у тебя нет ни капельки вкуса.
– Вера, - сказал Кирилл, - это был Пегас, Вера. Не в этом дело. Женька хочет остаться самим собой. И это главное. Ты с какого года, Женька?
– С сорок пятого. Послевоенный массовый тираж. А что?
– Я тоже с сорок пятого. И мы кое-чего видели в жизни, Вера. Главное в ней - оставаться самим собой. А лошади пусть себе летают.
– Господи!
– сказала Вера.
– Ужас какой-то! Дались вам эти лошади!
– Фиг мы чего видели, - вдруг сказал Женька.
– Это все наши сопли-вопли, старик. А мы пришли на готовое. И от этого у всех у нас разные комплексы, но мы хитрим и сами себе сочиняем биографию. А вот Побережному, например, ничего не нужно сочинять. Когда он в сорок пятом пер с десантом на японские пулеметы, он меньше всего думал о сочинительстве. Видел здешние доты? Колпак железобетонный, и все подходы как на ладони. Дашь очередь - как косой скосишь.
Кирилл посмотрел на Женьку с удивлением. Он не предполагал, что тот прореагирует на его заявление подобным образом. Женька казался ему понятным. Выходит, он ошибался и нужно еще выяснять, кто есть кто.
– Ты впадаешь в крайности, Женька. При чем здесь война? Я говорю, что мы тоже кое-что видели. И не надо прибедняться.
Женька разозлился:
– Ну что ты, старик, заладил, как попугай: видели, видели! Все это глупистика, а нам не хватает главного - уверенности в себе.
– Женька взял из пепельницы окурок и пошарил себя по карманам.
– Дай спички, старик. И уж если на то пошло, то скажи, пожалуйста, за каким тогда чертом тебя понесло в эту дыру? Что ты здесь забыл?
– А так, - ответил Кирилл.
– Поцыганить захотелось. Знаешь, как в песне: «Нынче - здесь, завтра - там».
– Нет! Ты тоже хитришь. Все дело в нашей наследственности. Наши волосатые пращуры при всей своей серости соображали не хуже нас. Раз жизнь коротка, рассуждали они, нужно быстрее взрослеть. И они убивали какого-нибудь там махайрода и волокли его в пещеру. Там они зажигали большой костер, вручали мальчишкам копья, и те прыгали вокруг костра и тыкали махайрода копьями. Мальчишки становились охотниками, старик. Мужчинами. У нас этот процесс затянут. В пятнадцать нам еще подвязывают сопливчики, в двадцать парикмахеры требуют показать им справку от родителей, в двадцать пять нам со скрипом разрешают гулять до двенадцати. А что делаем мы? Мы днем и ночью поглощаем информацию. Мы набиты ею, как индейка кашей. Чего только мы не знаем! Но мы не знаем одного - что нам делать с этими проклятыми битами. В конце концов наступает критический момент, наша волосатость дает о себе знать, и мы начинаем собирать манатки. Куда - не все ли равно, а наши мамы думают, что во всем виновата распущенность нынешних нравов. А их мальчикам просто хочется поскорее почувствовать себя охотниками…
Кирилл молча вертел в руках вилку. В том, что он услышал за день от Женьки, несомненно, было какое-то рациональное зерно. Но что-то и не сходилось в его рассуждениях - это Кирилл знал точно. Что-то еще нужно было домысливать. Почему-то вспомнилось: на первом году в армии они сдавали нормы - прыгали с вышки в воду. С площадки прямоугольник бассейна казался далеким и маленьким, и он подумал, что в него невозможно попасть - обязательно врежешься в бортик. По логике вещей этого не могло быть (ведь прыгали же другие!), но, когда он наконец оттолкнулся от края и полетел вниз, он был уверен,
– Чего ты молчишь?
– спросил Женька. Его самого, видно, тоже терзали сомнения.
Кирилл перестал крутить вилку.
– Понимаешь, Женька, - сказал он, - я сейчас не могу сказать точно, в чем тут дело, но где-то ты темнишь. Насчет охотников не спорю, но еще раньше у тебя проскочило что-то такое… - Кирилл пощелкал пальцами, подбирая определение.
– Понятно, - сказал Женька.
– В таких случаях говорят: что с воза упало, того не вырубишь топором. Давай-ка еще по одной, старик.
На улице Женька сказал:
– Между нами, девочками, говоря, я рад, что ты приехал, старик. Конечно, шеф мужик хороший, но иногда мне не хочется лицезреть его. Для шефа не существует сложностей. Его генеральная линия как плотницкий отвес - никаких отклонений. Видишь, окна горят? Читает. Так сказать, на сон грядущий. Он всегда читает на сон. А завтра целый день будет носиться по своим почтовым делам. Ну, пока…
6
Неделя, в течение которой, по мнению Побережного, должно было произойти посвящение Кирилла в сан профессионального погонщика, прошла, но Кирилл по-прежнему ездил пассажиром. Каждое утро, если позволяла погода, они с Женькой шли на каюрню, запрягали собак, грузились и занимали свои места - Женька впереди, а Кирилл позади мешков, выглядывая из-за них, как солдат из-за бруствера. Такое положение вещей Кириллу вскоре надоело, и он сказал об этом Женьке. Тот выслушал его и вместо ответа спросил:
– А ну-ка скажи, в какой паре бегает Маленький?
Кирилл захлопал глазами. Вопрос был прост, но оказалось, что он не может на него ответить. Что в упряжке одиннадцать собак, что Ытхан вожак, а здоровяк Бурун левый коренник - это Кирилл знал точно, но с кем в паре работает Маленький, убей бог, не помнил. Более того: он вдруг уяснил, что не помнит места и остальных собак, хотя каждый день запрягает их. Получалась какая-то чертовщина.
– Вот так-то, бледнолицый брат мой!
– Женька развел руками.
– Пастырь должен знать своих чад, иначе блуд и непослушание погубят стадо. Ведь эти звери все понимают. Тебе только кажется, что им нет до тебя никакого дела, а они каждый твой шаг стерегут. И все на ус мотают. Мы хоть вдвоем, а у меня как было: пришел на каюрню, не знаю, что и делать. Окружили, рычат, зубами щелкают. А кто понахальнее - прямо грудью напирает. И попробуй стукни - остальные тебя а клочья. Посмотрел я на эту картину, будь что будет, думаю, и сел посередке. Они ко мне. Душа у меня, конечно, в пятки, но виду не подаю. Чувствую: дрогну - сгорю, как швед под Полтавой. «Привет, - говорю, - звери. Шеф, - говорю, - хозяина вашего намахал, я у вас теперь царь и бог». Смотрят, головами крутят. А я знай говорю. Душевно так, с подходцем. Вижу - нравится. Часа два, наверное, разговаривал. Правда, когда уходил, тоже порычали, но уже так, без интереса. Понял, какие пироги? Кататься ты можешь хоть целый год, но, пока не поговоришь с ними по душам, ты для них - ноль без палочки.
Серьезность Женькиного тона в другое время, может быть, позабавила бы Кирилла, но он в какой-то мере уже начал постигать этого странного человека и знал, что Женька никогда не говорит зря. Лишний раз он убедился в этом на другой день после разговора.
Выбрав подходящий момент, Кирилл отправился на каюрню один. Все было как и всегда: он открыл дверь и вошел в полутемное помещение. И сразу его удивила непривычная тишина. Собаки не бросились ему навстречу, как это бывало, когда он приходил с Женькой, не залаяли обрадованно, не запылили хвостами. Они лежали в своих углах и смотрели на Кирилла раскосыми монгольскими глазами. В их взглядах были отчужденность и настороженность. Так встречают чужаков.