Легенда о Коловрате

Саралидзе Вадим

Евпатий сглотнул и потянулся к шее, чтобы ослабить невидимую другим удавку, и рязанский стяг в его руках пошатнулся. Юрий глянул недовольно, мол, что там еще? Федор скоро приблизился к другу и тихо окликнул:

– Евпат! Что ты?

Евпатий, очнувшись, сжал крепче древко стяга, в глазах его закипал пламень. Теперь и татарский воин узнал своего давнего соперника, и лицо его показало единственное известное ему выражение – жестокую усмешку.

Тем временем два посольства уже стояли друг против друга. Два стяга развевались на холодном ветру, и кони с двух сторон переступали ногами, чувствуя напряжение седоков. Наконец, мурза

провел рукой по усам и начал говорить сухим скрипучим голосом, словно нараспев, при этом неотрывно глядя в глаза Юрию. Князь в сомнении покосился на толмача, но Нездила был уже тут как тут, переводя слова мурзы и прыгая суетливым взглядом с одного отряда на другой:

– Сын великого Джучи, внук Чингисхана, отца мунгал и Потрясателя Вселенной, покоритель булгар и кипчаков и еще тьмы тем народов, завоеватель земель, великий хан Бату через меня свою волю вещает.

Федор, не выдержав, хохотнул от важности речей тощего старика, но князь коротко глянул на него, и тот вмиг затих. Нездила, сглотнув, продолжил переводить:

– Великий хан повелевает урусскому коназу Гюрге покориться и положить своему новому хозяину дань должную. Десятую часть от всего. Десятину от земель и от людей, и от князей, и от доспеха, и от оружия, и от коней, и от всего, что имеете. Тогда даст урусам жизнь. Великий хан, покорив булгар волжских и князей половецких, ныне пирует, встав лагерем на реке Узе. Там он ждет от князя послов с решением. И пусть пред ответом вспомнит князь, что владения Бату простираются от моря до моря, что воинов у него по числу, как песчинок в пустыне, и что милость его к склонившим перед ним колени велика.

Мурза умолк, переводя дыхание, и полез за пазуху. Усмехаясь беззубым ртом, он передал Нездиле три серебряные таблички с уйгурскими письменами и печатью Батыя и жестом велел раздать витязям. Федор покрутил табличку так и эдак, брезгливо морщась от вида языческих букв. Толмач вполголоса объяснил:

– Это пайцзы, ханская грамота, большая честь. С такой грамотой ты почетный гость у Батыя.

Старик добавил еще что-то, скрипуче расхохотался и самодовольно уставился на Юрия.

– Это чтобы вас никто не тронул, когда повезете дары для хана, – перевел Афанасий. Повисло тяжелое молчание, прерываемое только всхрапыванием коней и глухим бормотанием шаманки, перебиравшей свои амулеты. Федор, распираемый гневом, глядел на отца, с трудом удерживаясь, чтобы не схватиться за оружие и не отрубить десятую часть от этого наглого старика, пропахшего конским навозом. Евпатий так и не смог отвести взор от своего старого недруга.

Только Нездила ждал ответа, с надеждой взирая на Юрия. Великий князь рязанский направил свой светлый пытливый взгляд сначала на мурзу, потом на дальние огни костров у него за плечом, потом назад, на рязанские стены, откуда, он знал, глядели сейчас сотни ратников с тревогой и надеждой. Наконец, он жестом подозвал толмача подъехать поближе и негромко передал ему ответ. Афанасий Прокшич враз побледнел, а его красивое приветливое лицо приняло выражение большого испуга. Однако вскоре он сумел вернуть своему голосу твердость и громко перевел слова князя для татарских послов:

– Русский князь молвит, что когда нас не будет, тогда и все ваше будет.

Мурза выслушал эти слова, и глаза его разгорелись гневом, как два угля, но посольство русичей уже поворотило коней назад к Рязани. Только Федор обернулся, чтобы показать степнякам белозубую насмешливую

улыбку. Воины проскакали уже десяток саженей, когда мурза крикнул им вслед на ломаном русском:

– Великий хан Бату ждет ответ в лагере. Великий хан не будет долго ждать, пока ты одумаешься, глупый коназ! Но поторопись, пока наши багатуры не разодрали тебя своими бешеными конями!

Старуха-колдунья тоже выкрикивала что-то на наречии степняков и бешено смеялась, не то выла, не то плакала, гремя амулетами и поднимая скрюченные руки в темное небо. Юрий, поравнявшись с Нездилой, спросил у него:

– Афанасий, чего это старая ведьма скрипела, как кривая калитка?

Толмач долго посмотрел на князя с тревогой во взгляде и ответил:

– Она кричала, что мы все умрем.

Юрий Игоревич ничего не сказал в ответ, только крепче сжал поводья и пустил коня вскачь.

В хоромах князя Юрия, в большой гриднице, где обычно принимали знатных гостей и потчевали дружину, за широким столом собрались мужи рязанские на совет. И сам князь, и племянники его, и муромский князь, и сотники княжеские думали думу тревожную.

Ни улыбки не было в гриднице, ни шутки, ни праздного словца. Речь держал Афанасий Нездила, так как служил он при дворе черниговского князя Михаила толмачом и в повадках и обычаях ордынских хорошо понимал. Был Нездила ростом высок, хорош собой, волос длинный, черный с рыжинкой. Обучался он в самом Царьграде, знал и по-гречески, и по-латыни, и на гуслях играть умел изрядно. Потому когда после свадьбы он перебрался из Чернигова вслед за Евпраксией, молодой женой княжича Федора, вместе с челядью и всем своим домом, все при дворе рязанского князя были рады, и был он всем люб. Вот и теперь Юрий слушал его певучую речь с большим вниманием, покачивая головой.

– Я, князь, в ратном деле не советчик, но как человек, с ордынскими порядками знакомый, так скажу, – опершись на резную спинку стула, начал толмач. – Орда золото любит даже больше, чем кровь людскую проливать.

– Продолжай, Афанасий, – кивнул князь, жестом остановив Федора, который хотел Нездилу перебить.

– Нельзя нам, княже, с ордой биться. Сильны наши воины рязанские, но мунгалская сила несметная, рать великая. Зазря животы положим и город погубим.

– И что же скажешь нам делать? – спросил князь, прерывая поднявшийся ропот.

– Надобно к Батыю послов отправлять, с дарами и речами ласковыми. А самим дань готовить. Тем спасемся и город сохраним. Ведь лучше десятую часть потерять, чем со всем распрощаться да еще и голову сложить…

– И честь потерять?! – не выдержал Федор, вскочив с места, и, ударяя могучим кулаком по столу, горячась продолжил:

– Я одно знаю: когда волк в овчарню повадился, пока всех овец не перетаскает – не отстанет, только если убьют его. Вот и нам надобно нехристей бить, пока нас по кускам не разорвали.

Олег Муромский, известный ратными подвигами, горячо встал за Федора:

– Чую, князь, лихо татарове задумали. С данью или без дани, все одно – битвы не избежать. Не лучше ли со славой и честью на бранное поле выйти?

– Но как биться? Ведь мало нас! – поморщился Юрий. – Сторожи донесли, их там многие тьмы, ажник со счету сбились!

– Пусть мало, зато каждый рязанец десятерых стоит! – возвысил голос Федор, ударяя себя в грудь, но его отец только покачал головой:

– Так-то оно так, но нельзя нам без подмоги. Надобно гонцов отправлять в другие земли.