Легенда о Людовике
Шрифт:
Он почувствовал в темноте, как Людовик глядит на него. Потом услышал его голос, невозмутимый, как всегда в те минуты, когда королем владели особенно сильные чувства:
— Правда? Я тоже.
Он замолчал, и Жуанвиль уже думал, что они не станут говорить об этом, когда Людовик добавил:
— Это был очень… тревожащий сон. Я был перед алтарем, на коленях, со мной архиепископ Реймский, епископы Шартрский и Тулузский и, кажется, вы… и еще там был один человек, он надевал на меня сорочку из алой саржи.
— А потом? — чуть не задохнувшись, хрипло спросил Жуанвиль.
— А потом
Они сидели какое-то время молча. В траве стрекотали сверчки, в деревьях — цикады, ветер шелестел в кустарниках и цветах. До рассвета было еще очень далеко.
И когда Жуанвиль, поняв, что не выдержит больше, раскрыл рот, сидящий рядом с ним Людовик вытянул руку вперед и сказал:
— Жуанвиль. Смотрите.
Луна опять была перед ними, как будто сделала полный круг. Жуанвиль не успел толком подумать о том, как такое возможно, — он понял лишь, что вдруг стало очень светло, почти как днем, и мертвенно-бледный лик ночного светила, ввергший его в смятение четверть часа назад, теперь нависает над ним еще ниже, и еще больше, чем прежде, исполнен угрозы. А поперек этого лика темнела, понемногу увеличиваясь и приближаясь, черная точка, которую Жуанвиль сперва принял за бабочку, потом — за птицу, и лишь когда порыв ветра донес из темноты еще далекий, но стремительно приближающийся свист и хохот, понял, что это такое.
Он вскочил, хватаясь за меч, — и вспомнил, что не взял его, выходя из своей спальни. Но король оказался предусмотрительнее, хотя никогда не имел привычки ходить с оружием по собственному дворцу. Прежде чем Жуанвиль понял, что происходит, Людовик был уже на ногах, обнажив меч и широко расставив ноги, выставив вперед плечо — так, как встречал сарацин. Жуанвиль теперь видел его лицо — худое, с ввалившимися щеками, с полукружьями синяков под глазами — и взгляд, напряженно всматривающийся во тьму.
Из тьмы к ним, визжа и хохоча, летела ведьма.
Она перевернулась в воздухе несколько раз, уже совсем перестав походить на птицу. Она росла, приближаясь, и вместе с нею, будто стремясь ее проглотить, росла и луна. Юбки ведьмы и ее длинные распущенные волосы яростно трепетали на ветру, так же, как длинные, гибкие прутья ее метлы. Ведьма снова сделала круг и зависла над Людовиком и Жуанвилем, в нескольких футах над их головами.
— Аа! — завопила она, хохоча прямо в лицо двум мужчинам, в потрясении застывшим под ней. — Я вижу, король Людовик, что ты меня ждал! Славный мой, славненький королек заждался меня, верно? Уже и оружие свое из ножен достал, но не то, не то, ах, где второе, где другое, самое сладкое? Мне надо его!
Людовик попытался ударить ее снизу вверх, наотмашь, но она увернулась, вильнув на метле, и взмыла выше, не переставая хохотать. Теперь стало видно, что она совершенно обнажена: между стройными длинными ногами, сжимающими метлу, темнел треугольник волос, а упругие, полные груди дергались и болтались, когда ведьма дрыгалась и носилась в воздухе.
— Пойди прочь, нечестивая! Что тебе надо? — загремел Людовик, поняв наконец, что не сумеет достать наглую тварь.
— О, как славно, что ты спросил, мой сладкий король. Тебя-то и надо, — рыкнула ведьма и, наклонившись
Жуанвиль не успел не то что подумать, а даже понять, что делает: времени не было ни на раздумья, ни на крик, ни на то, чтобы выпростать и сжать нательный крест. Поэтому сам он ничего не сделал, а сделали лишь его руки: они сами собою дернулись вверх и ухватили короля за щиколотки за миг до того, как ведьма подняла его ввысь вне досягаемости.
Жуанвиль почувствовал, как ноги его отрываются от земли, а воздух, оглушая, со свистом звенит в ушах. Он глянул вниз и увидел, как стремительно отдаляется маленькая скамейка и луврский сад. У него закружилась голова. Он зажмурился.
Ведьма над ними хохотала так, что чуть не падала со своей метлы.
— Ну и ну! И этот-то уцепился, гляди-ка! Двое славных красавчиков вместо одного, ну, повеселимся сегодня! Славно повеселимся!
Она рванулась вперед со скоростью доброго коня, пустившегося в галоп. Жуанвиль, задыхаясь и давясь сырым воздухом, судорожно стискивал ноги короля обеими руками, боясь открыть глаза. Его собственные ноги болтались, словно штаны, вывешенные для просушки, он беспомощно дергал ими, инстинктивно пытаясь нащупать опору, и дурел от страха. Одна рука соскользнула, и Жуанвиль тут же панически вцепился ею в правую ступню Людовика, ту, которую успел удержать — теперь не чтобы помочь ему, а чтобы не упасть самому.
— Ссир, — пролепетал он. — Сир!
Над ним послышалась какая-то возня, звуки борьбы, а потом — возмущенный крик ведьмы.
— А ну-ка тихо сиди, твое величество! Ты не думай, мне тебя хоть и живым велено, а с меня станется вас с дружком твоим о камни внизу шарахнуть. За тобой должок!
«Да хоть бы и впрямь шарахнула!» — в отчаянии чуть не завопил Жуанвиль, которому смерть уже казалась всяко лучше продолжения этого ужасного полета, от которого у него крутило нутро, не говоря уж о том, что попросту колотило от ужаса. Ему казалось, еще чуть-чуть — и его вывернет наизнанку.
И когда он действительно был готов уже молить о позорной смерти как избавлении от еще более позорных мук, две сильные горячие руки сжали его запястья и знакомый голос сказал: «Держитесь, сенешаль». А потом его потащило вверх, и он сам не заметил, как оказался на метле верхом, за спиной у Людовика, который как-то умудрился усесться позади ведьмы и, кажется, вовсе не собирался падать.
Жуанвиль был в таком страхе, что, совершенно забывшись, прильнул к королю и обхватил его руками за талию. Он все еще не смел открыть глаза, сердце стучало у него в горле так, что он не мог говорить.
— Опусти нас, проклятая тварь, — потребовал Людовик.
Ведьма фыркнула через плечо.
— Опущу, опущу — или сей же час башкой оземь, или мягонько и ласково в нужный срок. Выбирай, мой славный король.
— Я сверну тебе шею, — невозмутимый тон Людовика не оставлял сомнений в серьезности его намерений. — Ты упадешь и умрешь вместе с нами.
— Ха! Шею он мне свернет! Да не ты ли вместе с твоей святой инквизицией порешил, что ведьм только жечь надо, а никак не шеи сворачивать? А все знаешь почему? Вот почему — гляди!