Легенда о Макаре
Шрифт:
– Мне он показался искренним человеком.
– За столько лет научился врать…. Наверное, сам себе поверил.
Прокурор добавит
Городской прокурор Николай Петрович Манюня сидел за своим столом. Он навалился грудью на край и через сильную лупу разглядывал фотографию.
Михаил также наклонился над столом прокурора, не покидая стула у приставного столика, где он сидел, и пытался помочь.
– Посмотрите над правой бровью. Даже на этой фотографии из паспортного отдела виден шрам в виде буквы «у»,
– Так она видела этот шрам и могла придумать историю. Возможно, что-то похожее было в ее жизни, только не с ним.
– Такая буйная фантазия не очень правдоподобна.
– Любой психиатр тебе расскажет массу историй куда более завиральных.
– Да, она экспансивна и разговорчива. Но у нее довольно связная речь, и на склеротичную старуху она не похожа.
– До того как привлечь тебя, мы подключали для проверки фактов СБУ. С апреля 42-го года по сегодняшний день все абсолютно достоверно в его биографии. Никаких нестыковок. Да и ты с ним беседовал.
– Да, но я не допрашивал его. Познакомился, рассказал о жалобе.
– Надеюсь, о подделке документов и службе в полиции ты промолчал.
– Безусловно, пока об этом рано говорить. Мы должны узнать, что было с октября 41-го года по апрель 42-го. Нужно найти других свидетелей довоенного времени. Он родился в 22-м году. Хоть не все архивы тех времен сохранились, но еще осталось много живых свидетелей старших по возрасту.
– Личное дело на заводе просмотрел?
– Да.
– Что он пишет в анкете и автобиографии о своих родителях.
– Пишет, что отец воевал в Красной Армии, работал на шахте коногоном, потом крепильщиком. Мать домохозяйка. Что он после окончания школы пошел на металлургический завод чернорабочим, отступил с беженцами в Луганскую область, а там присоединился к воинской части. И было это в апреле 42-го года.
– Когда он мог успеть побывать полицаем?
– С 8 октября 41-го года, когда немцы заняли город, по апрель 42-го.
– Всего полгода? Было бы это в сентябре 43-го, когда освобождали Донбасс, понятно. Немцы драпают. Нужно либо уходить с ними, либо приставать к нашим.
– Согласен. Но блицкриг не удался, под Москвой немцев серьезно потеснили. Человек умный мог предвидеть исход войны и быстро пересмотреть свой выбор.
– В девятнадцать лет, с кулацким происхождением и после службы в полиции?
– Разделяю Ваши сомнения. Поэтому мне не очень верится в историю про кулацкого сына Писаренко.
– Как сейчас называется хутор Писаренки?
– Село Лебединское. Там была центральная усадьба колхоза «Первая Коммуна». А до войны хутор назывался «Красный пахарь» по названию коммуны. Коммуну преобразовали в колхоз весной 30-го года после известной статьи Сталина «Ответ товарищам колхозникам».
– Что собираешься делать дальше? – спросил Манюня.
– Начну с краеведческого музея и центральной городской библиотеки. Возможно, сохранились старые газеты или документы. Конечно же, загляну в городской архив.
– Подготовь запрос и в областной архив. Только сформулируй вопросы поточнее, иначе
– Это естественно! На то и поговорка: «Если мало, прокурор добавит».
– Было бы к чему и кому добавлять!
– Постараюсь найти. Мне даже интересно. Никогда до этого не занимался столь давней историей.
– Желаю успеха! С жильем устроился?
– Как всегда. Поселяют в том же номере нашей гостиницы уже третий раз.
– Это я попросил. Хоть какая-то видимость постоянства быта. Мне всегда неловко, что приходится отрывать тебя от дома и семьи.
– Отрывайте! Иногда самому хочется на время отвлечься от нашей районной рутины. Даю и Анастасии возможность от меня отдохнуть. А на выходные я приезжаю домой. Если получается….
Решение ехать в Лебединское, пришло неожиданно. Почему нужно идти в краеведческий музей или рыться в архивной пыли. День был солнечный. Конец сентября в этом году выдался сухой и теплый. Лучше начинать с места событий. Кто-то должен остаться в живых и помнить события начала войны, если не коллективизацию.
Через полчаса приличной дороги, это была трасса на Таганрог и Ростов-на-Дону, Михаил остановил машину у сельсовета. В приемной председателя его встретила приветливая женщина, которая сразу предупредила, что начальства не будет, но она ответит на все вопросы.
– Меня интересуют старожилы, желательно те, которые помнят коллективизацию…
– Вы не найдете у нас таких.
– Это почему? Разве нет людей в возрасте около восьмидесяти лет и в здравом рассудке?
– Есть, но они здесь поселились после коллективизации в 34-м году. Видите ли, в 33-м здесь был сильный голод. Кто помер, а кому-то удалось сбежать в город, где бурно развивалась промышленность: два металлургических завода, коксохим, машиностроительный, порт. Принимали людей и без документов, особенно молодежь. На свободные земли в 34-м переселили из Запорожской области около ста семей. В восьмидесятые годы почти вся молодежь опять сбежала из колхоза, но старики остались.
– Я хотел бы с ними поговорить.
– Есть у нас тут инвалид войны. Он коллективизацию не помнит, но был в оккупации здесь же и любит поговорить.
– Где он живет?
– На улице Луговой. Номер дома не помню. Найдете улицу и спросите Якова Савло. Его все в селе знают.
– Осталось найти Луговую, – произнес Михаил, делая пометки в блокноте.
– Это совсем просто. На втором перекрестке свернете налево. Это и будет Луговая. Она упирается в нашу речку.
Яков Васильевич Савло оказался крепким стариком невысокого роста. Короткая густая щетина на голове, аккуратно подстриженные усы, гладко выбритый подбородок и почти военная выправка могли обмануть. На самом деле он в начале 45-го демобилизовался по инвалидности и командовал только на конюшне. Благодаря ему в колхозе еще оставался десяток лошадей.