Легенда о Смерти
Шрифт:
После этого жители Трегрома, заметив старую свинью в одной стороне, тут же убегали в другую. Самым странным было то, что ее черные поросята, взрослея, светлели, но не росли.
В конце концов все пошли к ректору просить его, чтобы он избавил деревню от этих странных животных. Его просили произнести над ними заклятие. Но ректор ответил, что он ничего не может сделать.
— Подождите семь лет, — сказал он. — Пройдет этот срок, и вы их больше не увидите.
И действительно, через семь лет они исчезли.
* * *
Есть такие души, которые осуждены делать брикеты из торфа в таком количестве,
Это случилось в Плугазну, не так уж давно.
Жили там на бедной маленькой ферме один добрый малый и его жена, которые, не имея молотилки, молотили зерно цепом. С восхода солнца до заката они дружно трудились — муж раскачивал цеп, а жена подстраивала под него свой шаг.
Как вы понимаете, закончив день, они с удовольствием отправлялись в свою постель, хотя матрас у них был из соломы, а простыни из грубой холстины. Но, отужинав наскоро несколькими картошками и произнеся короткую молитву, они укладывались рядышком и мгновение спустя уже похрапывали наперегонки.
Но в последний вечер, когда наступил, как это называется, гвастель (конец молотьбы), муж так сказал своей жене:
— Радегонда, у богатых, когда кончается август, делают по вечерам угощение для молотильщиков. Если ты пожелаешь сделать угощение для меня, такое как мне хочется, испеки блинов, добрых гречишных блинов, как ты это умеешь делать, Радегонда.
Жена, которая падала от усталости, закричала:
— Блины, ах, бедняга! Да ты что придумал! Во- первых, у меня руки отваливаются. Разве я не работала наравне с тобой? А ведь я не такая сильная, как ты, и я больше не могу. Откуда я возьму силы развести огонь, замесить муку и сделать тесто? И потом, даже если бы я и нашла силы, я все равно не могла бы исполнить твое желание, у нас в ларе нет и щепотки муки! Или ты не помнишь, что, с тех пор как больше недели мы занимаемся урожаем, ты ни разу не ходил к мельнику?
— Ну, если дело только в муке, я займусь этим.
— Неужели ты пойдешь на мельницу? И это после того, как ты работал, словно вол? Жестокий же у тебя хозяин — твой живот, Эрве Мингам!
Эрве Мингам ответил умоляюще:
— Ну же, Радегонда, ну один раз?..
Тогда она смягчилась:
— И вечно я, глупая, потакаю твоим прихотям... Ладно! Иди, да постарайся вернуться побыстрее, чтобы я не заснула здесь одетая, дожидаясь.
Не успела она договорить, как муж уже широкими шагами спускался к мельнице. Было светло, и он скорее бежал, чем шагал, но там, где дорога проходила между двумя высокими холмами, он вынужден был замедлить шаг. И ему пришлось идти почти на ощупь, потому что тень отбрасывали не только холмы, но и растущие здесь очень старые деревья. Так что он ступал осторожно, пробуя каждый шаг. И вот, в глубокой тишине, в неподвижном воздухе, какой бывает теплыми августовскими вечерами, он услышал, как листва над его головой вдруг как-то странно и неожиданно зашумела.
«Что такое? Что-то необычное!» — подумал он.
Он поднял глаза и, хотя было темно, узнал по серебристо-белому цвету коры, что два дерева, чья листва шумела, были два почтенных бука, которые росли друг против друга на склонах холмов, соединяя свои ветви так, словно они обнимались. А еще более странно было то, что их очень легкий шум казался шепотом двух человеческих голосов. Эрве Мингам замедлил шаг и прислушался. Никакого сомнения, два
Первое из деревьев, справа, говорило:
— Боюсь, тебе холодно, Маарита. Ты вся дрожишь.
А другое дерево, слева, отвечало, дрожа:
— Да, Жельвестр, я правда промерзла до костей. И так всякий раз, когда наступает ночь; меня пробирает таким холодом, словно снова пришла смерть... Счастье, что этим вечером пекут блины у нашего сына: разведут добрый огонь, и, как только его жена и он лягут спать, мы сможем тоже погреться возле углей.
И снова — первое дерево:
— Я пойду с тобой, чтобы ты не ходила одна, Маарита. Но если бы ты меня послушалась, когда была жива, тебе не нужно было бы ждать, когда будут печь блины у сына, чтобы немного согреться. Сколько раз я просил тебя быть более щедрой к бедным! А ты все ссылалась на то, что у нас почти ничего нет, и не хотела ничего им давать. И вот теперь ты наказана. У тебя было холодное сердце, и вот ты наказана холодом. А я был слишком снисходителен к твоему греху и вот наказан вместе с тобой. Но я хоть не страдаю, как ты. Бедным, которым отказывала ты, я тайком от тебя давал все, что мог. Например, во время поста я давал им куски масла, завернутые в капустные листы, а в скоромные дни — куски сала в бумаге, и теперь эта бумага и эти капустные листы служат мне одеждой, которая меня согревает.
— Ах!.. — вздыхало другое дерево так горестно, что казалось, от него отлетает душа.
Эрве Мингам не стал слушать дальше. Рискуя двадцать раз сломать себе шею на каменистой дороге, он одним духом скатился со склона к мельнице Троир. Обратный путь он проделал вдвое длиннее, лишь бы не идти снова мимо двух старых буков.
— Право слово, — встретила его жена, — я думала, что ты уже не вернешься никогда.
И, заметив его странный вид, спросила:
— Да что такое с тобой? Что ты такой бледный?
— Ничего, просто я очень устал, все тело болит. После трудного дня такая пробежка, — действительно, это слишком!
— А я тебе что говорила! Ладно уж, утешься, раз уж ты принес муки, будут тебе блины.
— Да, — прошептал он, — сейчас это нужно больше, чем когда-либо.
Радегонда решила, что он хочет сказать, что теперь, когда он так долго ждал, он особенно хочет блинов, и проворно принялась печь. Обычно Эрве не испугали бы и двенадцать блинов, но на этот раз уже после третьего он объявил, что сыт.
— Ну вот, здрасте!.. Если бы я знала, я не разводила бы такой огонь, — подосадовала жена. И, сняв сковородку, она приготовилась сгребать угли.
Но Эрве ее остановил:
— Оставь их догорать и идем спать.
Он подождал, пока она разденется, и, когда она отвернулась, чтобы забраться в постель, он подбросил в огонь еще охапку щепок. Радегонда как легла, так тут же и заснула. А он остался лежать с открытыми глазами, прислушиваясь. Сквозь щели створок закрытой кровати, стоявшей прямо напротив окна, просматривались двор и дальнее поле, — светила луна. Ночь была тихой, ни ветерка, как это бывает поздним летом. Пробило десять, потом одиннадцать. Никто не появлялся. Мужчина начал сомневаться... Но где-то около половины двенадцатого он услышал шумок, как бывает, когда волокут ветви или когда шумят листья. Мало-помалу шум нарастал и стал похож на шум ветерка в ветвях деревьев. И Эрве отчетливо увидел тени двух буков, движущихся к дому. Они шли рядком, близко держась друг к другу: можно было подумать, что их несла земля. При свете луны было видно, как блестят их серебристые стволы под пышной листвой. Наконец они пересекли дворик.