Легенда о Смерти
Шрифт:
— Фру-у-у!.. Фру-у-у!.. — скрипели их огромные ветви.
Человек под одеялом стучал зубами от страха. Он даже не представлял себе, чтобы два дерева, одни, могли бы шуметь как целый лес. Но их шум теперь окружал его, был над ним, внутри его — везде.
«Они опрокинут дом», — говорил он себе.
Он услышал, как толстые ветви задели стены и солому на крыше. Трижды два бука обошли жилище, видимо, чтобы найти дверь. Внезапно она распахнулась. Человек закрыл лицо руками, чтобы не видеть, что сейчас будет. Но через три-четыре минуты,
— Ты согрелась немножко?
— Да, — отвечала она. — Наш сын позаботился бросить в огонь еще одну охапку щепок.
Тогда Эрве тихонько разбудил жену.
— Посмотри.
— Что? Куда?
— Там, у очага, двое стариков. Ты их не узнаешь?
— Ты или спишь, или у тебя лихорадка, мой бедный муж. Ничего там нет, только угли тлеют в очаге.
— Положи свою ногу на мою, Радегонда, и будешь видеть как я.
Она положила свою ногу на его ногу и на самом деле увидела двух стариков.
— Господи, помилуй усопших!.. Это же твои отец и мать, — прошептала она, сжав руки от удивления и страха.
Он ответил:
— Пожалуйста, не спугни их.
— А что они хотят?
— Я потом тебе объясню, когда они уйдут.
Возле очага старик говорил старушке:
— Ты хорошо согрелась, Маарита? Скоро наш час.
А старушка отвечала старику:
— Да, Жельвестр, мне больше не холодно. Но я не дождусь, когда же уже кончится мое суровое наказание.
При этих словах раздался первый удар полночи. Оба старика поднялись и исчезли. И тогда снова вдоль дома зашумела листва:
— Фру-у-у!.. Фру-у-у!..
Потом шум стал затихать, по мере того как удалялись тени двух деревьев. Радегонда дрожала от страха, она не могла понять, что это она только что видела. Когда ночь снова наполнилась тишиной и покоем, муж рассказал ей, что с ним приключилось на каменистой дороге и как он узнал тайну двух умерших.
— Что ж, — сказала Радегонда, — завтра я отнесу в церковь каравай, натертый салом, для бедных, у которых нет и той малости, что есть у нас, и закажу две панихиды.
Так они и сделали, и с тех пор два бука больше не разговаривали.
ГЛАВА XIV
ПРАЗДНИКИ ДУШ
Есть в году три события, три торжественных праздника, когда в каждой местности встречаются все мертвые:
1) рождественский сочельник;
2) ночь святого Иоанна;
3) вечер накануне Дня Всех Святых.
В ночь перед Рождеством можно видеть, как по дорогам идут длинные процессии мертвых. Они тихими и нежными голосами поют рождественский кондак. Слыша их, можно подумать, что
Во главе процессии идет призрак чуть сгорбленного старого священника, с волосами, белыми как снег. В бесплотных руках он несет дароносицу.
За священником идет мальчик из хора, позвякивающий крошечным колокольчиком.
За ними следует толпа в два ряда. Каждый мертвый держит зажженную свечу, пламя которой не колеблется от ветра.
И так они шествуют к какой-нибудь заброшенной и разрушенной часовне и служат там только панихиды по душам усопших.
Мой дед, старый Шаттон, возвращался однажды вечером из Пемполя, где он получал свою пенсию. Было это накануне Рождества. Весь день шел снег, вся дорога была белым-бела; в снегу были и поля, и холмы. Боясь потерять дорогу, дед пустил лошадь неторопливым шагом.
Когда он подъезжал к старой разрушенной часовне рядом с дорогой, на берегу Трие, он услышал, что бьет полночь. И тотчас зазвучал надтреснутый колокольный звон, призывающий на службу.
«Ого, — подумал мой дед, — значит, все же старую часовню Святого Христофора отремонтировали. А я даже и не заметил, когда утром проезжал мимо. Правда, я и не посмотрел в эту сторону».
Колокол продолжал звонить.
Часовня стояла как новенькая при свете луны. Внутри горели свечи, красноватые отблески освещали стекла.
Дед Шаттон спешился, привязал лошадь к ограде, которая там была, и вошел в «дом святого».
Часовня была полна народу. И весь этот народ был погружен в благоговейное молчание. Даже ни малейшего покашливания, которые всегда нарушают тишину в церкви.
Старик встал на колени недалеко от входа.
Священник был в алтаре. Церковный служка расхаживал по клиросу.
Дед сказал себе: «Во всяком случае, я не пропущу всенощную».
И он стал молиться, как и полагалось, за всех своих умерших родных.
Тем временем священник обернулся к прихожанам, чтобы благословить их. Дед обратил внимание на его странно сверкающие глаза. Удивительная вещь, эти глаза, казалось, выделили в этой толпе его, Шаттона, и замерли на нем. И вот тут-то дед почувствовал какое-то смущение.
Священник взял из дарохранительницы просфору, зажал ее между пальцами и спросил глухим голосом:
— Есть кто-нибудь, кто может причаститься?
Никто не ответил.
Священник трижды повторил свой вопрос. Та же тишина. Тогда поднялся мой дед Шаттон. Он был возмущен, что все остаются безразличными к призыву священника.
— Клянусь, господин ректор, — громко сказал он, — я исповедовался этим утром, перед тем как отправиться в дорогу, я собирался причаститься завтра, в день Рождества. Но если это вам будет приятно, я готов сейчас принять тела и крови Господа нашего Иисуса Христа.