Легенда о Вавилоне
Шрифт:
Напомним, что даже когда на альтернативную религию обрушивались соединенные силы государства и господствовавшей церкви, а ее приверженцы оказывались в численном меньшинстве, то и тогда процесс выкорчевывания оппозиции занимал, по меньшей мере, десятилетия: возьмем хотя бы альбигойцев Прованса или российских старообрядцев. Кстати, последние протестовали именно против религиозной реформы, а возникновение первых явилось реакцией на продажность служителей римской церкви. Альбигойские проповедники, «чистые» [289] , в чем-то схожи с библейскими пророками, по крайней мере в том, как их воспринимал простой народ. Но в древнееврейских государствах не было аппарата подавления, даже отдаленно сравнимого с инквизицией, Тайным приказом и крупными соединениями военно-полицейского типа, способными изловить, осудить и уничтожить кого угодно.
289
От греч. (catharoi), от чего и произошло известное название альбигойских еретиков — «катары».
Дополнительным фактором было относительно примитивное состояние тогдашней религиозной мысли: священные
По-видимому, явление древнеиудейского пророчества [290] развивалось именно в качестве альтернативы официальной церкви. Причем его оппозиционность чувствовалась тем сильнее, чем хуже шли дела в государстве. В таком случае ассоциировавшееся с властью священническое сословие — в Иудее это были потомки того священника Садока (Цадока), который помог Соломону взойти на престол {58} — тоже должно было нести ответственность за свалившиеся на страну испытания. Неслучайно первые сведения о пророческом движении доходят из Израиля — государства более богатого и значимого политически, нежели Иудея, но потому и более подверженного болезням государств неустановившихся. Правители его менялись очень часто, заговоров и убийств было более чем достаточно, и ни одна династия так и не смогла закрепиться на израильском троне. По иронии жизнь скромной Иудеи в IX–VIII вв. выглядит тише и спокойнее, даже можно сказать, патриархальнее. Не исключено, что там просто не за что было бороться.
290
Которое мы ограничим так называемой классической эпохой, т. е. серединой VIII — началом VI в. до н.э., временем правления наследников Соломона в Иудее, вплоть до гибели их царства в 586 г. до н.э.
По вышеуказанным причинам пророческие проповеди-предсказания включали в себя множество отсылок к политической жизни страны. Первые дошедшие до нас собственно иудейские пророчества появляются тогда, когда Иудея выходит из израильской тени и начинает самостоятельно действовать на ближневосточной политической арене, пусть и в весьма скромной роли. Также хорошо зафиксировано, что именно в моменты наибольших общественных потрясений деятельность величайших из пророков проявлялась ярче всего. Все эти соображения исключительно важны для понимания пророческих текстов и образов их авторов. Но это еще не все.
Пророческие тексты не сразу нашли дорогу в Священное Писание, их канонизация заняла многие века. То же касается их авторов — они стали легендарными личностями посмертно, в силу обрушившихся на Иудею потрясений, о которых мы сейчас будем говорить. После крушения официальных государственных и религиозных структур появилась необходимость в идеализированных и незапятнанных носителях духовных ценностей. Именно такую роль приписали потомки пророкам, сделав их воплощением «истинной» религии. Этот процесс продолжался довольно долго. Поэтому дошедшие до нас тексты пророков многослойны и не всегда удачно организованы в литературном смысле. В них видны следы многочисленной редактуры, исправлений и добавлений. Благоговейные потомки, писавшие историю последних лет существования Иудеи, оставили нам немало загадок и неясностей, пробираться через которые надо с немалой осторожностью. Это необходимо, чтобы не использовать для доказательства какого-нибудь тезиса об истории VIII–VII вв. до н.э. фрагмента текста, являющегося, по единодушному мнению ученых, гораздо более поздней и, что важнее, пристрастной, идеологически мотивированной вставкой.
Бессмысленно заниматься установлением того, какое именно пророчество было и верным и аутентичным, а какое вставлено в священные тексты постфактум. Заметим здесь, что сделать политическое предсказание, которое окажется верным, не так уж сложно. Нужно только предсказывать как можно больше и немного при этом размышлять — процент попаданий окажется не таким уж низким. Верные предсказания, в отличие от неудачных, вообще запоминаются лучше — нынешняя политическая жизнь тому свидетель, ничуть не худший, чем древнееизраильская: десятки, сотни политических комментаторов зарабатывают на жизнь повседневным лжепророчеством, и сколь славны те немногие из них, кому удалось хотя бы два-три раза что-либо точно спрогнозировать! Путь к этому проверен веками — для того чтобы редкие верные предсказания прочнее отпечатались в общественном сознании, их надо прорекать в отношении событий важных и с максимально возможной публичностью. Но и этого мало: отбирать пророков будут потомки и сделают они это в соответствии с тем, какими им увидится их собственная жизнь и их собственная история. Отсюда вывод: роль древнееврейских пророков как непременных обличителей власти стала таковой оттого, что потомки на своей шкуре почувствовали политическое банкротство царствующих домов Израиля и Иудеи. Но ни одна нация не может жить без позитивных примеров в прошлом, иначе у нее нет будущего, иначе она неминуемо погибнет, сначала психологически, потом физически. Даже если у пагубного политического курса, приведшего страну к плачевному финалу, и не было реальных оппонентов, их необходимо выдумать. Чаще всего можно обойтись без лжи во спасение [291] — такие люди всегда есть, но их почти никогда не слушают и называют пророками много позже, после того как пожар догорел. Именно по этой причине немногим иудеям, пытавшимся сохранить нацию и возродить государство после вавилонского нашествия, понадобились в прошлом люди, предупреждавшие о грядущих катастрофах, осуждавшие власть имущих за грехи и грозившие неминуемым Божьим наказанием, поэтому библейские писатели VI в. до н.э. подняли на щит провидцев израильских, сделав их главными положительными героями древнееврейской истории.
291
Кстати,
Все это не значит, что деяния пророков, особенно древнейших, им целиком приписаны. Из текстов очевидно, что они были людьми незаурядной личной судьбы. Иногда подобные сведения не несут никакой идеологической нагрузки, а потому, скорее всего, правдивы [292] . Как правило, герои пророческих книг никаких благ на пути политико-религиозной борьбы не снискали. Их моральный авторитет, возможно, определивший причисление тех или иных из них к пророкам, основывался именно на их бессребреничестве — прямом и переносном. Личность в конце концов оказалась важнее правильности конкретного предсказания. Человек становится пророком благодаря делам своим, а не речам, пусть последние тоже могут иногда быть не менее весомыми, чем любые дела. Кажется, именно такой личностью был живший во второй половине VIII в. до н.э. первый великий ветхозаветный пророк — Йешайаху, или Исайя.
292
Осия был женат на блуднице, которая все время норовила его покинуть (Ос. 1:2–8; 3:1–3). Судьба Амоса не менее интересна и свидетельствует о том, что пророками могли стать не одни лишь члены священнического сословия: «Я — не пророк и не сын пророка; я был пастух и собирал сикоморы. Но Господь взял меня от овец и сказал мне Господь: “Иди, пророчествуй к народу моему Израилю”» (Ам. 7:14–15).
Разрушители и спасители
Ассирийцы начали вторгаться в пределы Палестины в конце VIII в. до н.э., вскоре после упоминавшихся в начале этой главы военно-политических реформ царя Тиглатпаласара III. Судя по описаниям, он предстает чем-то вроде ассирийского Петра Великого: та же жестокость и эффективность действий, тот же упор на административный аппарат и громадное внимание к армии [293] . Скажем больше: совпадение это не чисто внешнее. Дело в том, что ассириец первым провел государственные реформы имперского типа, а их характер не слишком изменился за последующие века и тысячелетия. Поскольку Тиглатпаласар заложил основы первой воистину мировой империи, известной человечеству, то в дальнейшем его опыт стали перенимать все венценосные наследники: сначала вавилоняне, потом персы, Александр Македонский и дальше, дальше, вплоть до настоящего времени.
293
Выше говорилось, что ряд ученых подвергают сомнению то, что все нововведения, обеспечившие наивысший (и последний) расцвет Ассирии, стоит связывать исключительно с Тиглатпаласаром. Так и многие из Петровских реформ зародились в середине XVII в. Часто бывает, что перемены долго вызревают и подготавливаются, а потом приходит государственный деятель, которому удается их в реальности осуществить. В исторической памяти поколений он полностью затмевает своих предшественников. Заметим также, что, как полагают ученые, Тиглатпаласар захватил трон (а не унаследовал его) после некоторого периода упадка центральной власти и потому наводил порядок в стране с особым тщанием — три предшествовавших ему царя даже не оставили записей о своих деяниях (анналов), в отличие от ряда предствителей высшей ассирийской знати (Garelli P., Lemaire A. Op. cit. P. 101).
Заметим, что личные качества протагонистов реформ не отменяют их исторического сходства: Александр Македонский может быть нам симпатичнее, чем тот же Тиглатпаласар III, а основатель Петербурга признаваться личностью более положительной, чем «великий вождь и отец народов». Но суть реформ, эффективно способствующих временному возвышению попавшего в их руки государства, от этого не меняется: та же опора на внеэкономическое принуждение, социальное насилие и разветвленный административный аппарат. Еще одной объединяющей чертой подобных режимов является подпитка армии всеми соками страны. Это очень важно, так как армия используется для эффективного грабежа окружающих народов и для подавления противников реформ [294] .
294
Стремление начать реформу государства с армии лучше всего свидетельствует о намерениях реформатора и предвосхищает окончательный результат его деятельности. Неслучайно основоположник учения о разумном управлении государством так отрицательно отреагировал на то, что желавший воспользоваться его услугами правитель начал свои расспросы с армейской тематики: «Вэйский князь спросил у Конфуция о [правилах] построения войск. Конфуций ответил: “Я постоянно [и много] занимался ритуальными вопросами, но военные дела я не изучал”. И на следующий же день Конфуций покинул Вэй» (Лунь юй, 15–2 / Пер. А. С. Мартынова. СПб., 2001).
Исторический же образ реформаторов связан с теми последствиями их деятельности, которые они отнюдь не предусматривали. Например, с Александром связано мировое распространение культуры эллинизма, а с послепетровским временем — эпоха невероятного расцвета искусства русского. Вот потому мы и относимся к этим государственным деятелям весьма снисходительно. Случайно же или нет, деятельность некоторых из императоров-реформаторов привела к каким-то положительным последствиям, а деятельность других оказалась полностью бесплодной и даже в совсем недолгой перспективе разрушительной — это уже совсем отдельная и исключительно интересная тема, к которой мы будем не раз возвращаться.