Легенда о Вавилоне
Шрифт:
Место вавилонского мифа было таким образом строго определено, а образ Города приобрел малопривлекательную однозначность. Его именем стали обозначать средоточие порока, как физического, так и духовного. Не было никакой разницы, употребляли ли слово «Вавилон» Августин и Эразм или гораздо менее сведущие в Священной истории их современники — клеймо было яркое и несмываемое. Соответствующие выражения вошли во все европейские языки: можно, например, вспомнить английское «The Whore of Babylon». Нет смысла вылавливать все упоминания Вавилона у средневековых авторов. Понятно, что образ его был полностью заимствован из Священного Писания и употреблялся соответственно [690] .
690
Интересно, что в восточнохристианской традиции сохранилось предание, возводящее к Вавилону место «вечного обиталища царственности». Из этого следует, что эта древнейшая традиция на Ближнем Востоке так и не прервалась. В литературе позднесредневековои Руси она трансформировалось в цикл сказаний о Вавилонском царстве времен Навуходоносора, завершающихся тем, что царские регалии вавилонских владык волшебным образом оказываются в руках владык византийских, а от них и русских (подр. см.: Памятники литературы Древней Руси. Вып. 5. М., 1982. С. 182–187, 596–597). Возможно, что эта идея тоже восходит к Августину, считавшего Рим геополитической «дочерью» Вавилона (см. выше).
Не повезло всем без исключения «вавилонским» фрагментам Библии. Например, для убежденного христианина должен представлять некоторые трудности призыв разбить вавилонских «младенцев о камень», содержащийся
691
Пс. 136:9 (нумерация СП, следующая православно-католической традиции, восходящей, как мы уже говорили, к Септуагинте, в масоретском тексте данный псалом идет под номером 137). Это тот самый популярный текст, начинающийся словами: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» (Пс. 136:1) Считается, что он был написан во время «вавилонского пленения» или вскоре после него.
692
В другом месте отец Церкви сходным образом прокомментировал очевидный призыв Второ-Исайи «Выходите из Вавилона, бегите от Халдеев» (Ис. 48:20): «Эта пророческая заповедь имеет тот духовный смысл, что мы из града века сего, который есть общество нечестивейших людей и ангелов… должны через преуспеяние находить убежище в живом Боге» (Блаженный Августин. Указ. соч. Кн. 18. Гл. XVIII). Чуть раньше он высказался столь же однозначно: «Вавилония… разрасталась параллельно со странствующим в этом мире градом Божиим (Там же. Гл. II). Так библейский — и исторический Вавилон окончательно стал синонимом греховного «Града земного».
693
Существует стихотворный вариант перевода этого текста на русский, более близкий к мысли автора псалма: «Блажен, кто совершит над вами суд, // Воздаст за наши беды и печали, // Пусть о каменья ваших чад побьют, // Как вы младенцев наших побивали!» (Книга псалмов / Пер. Н. Гребнева. М, 1994. С. 221). Здесь, как и в оригинале, очевиден принцип талиона, чуждый евангельскому христианству.
Новая эпоха в жизни вавилонского мифа началась незаметно: после того как гуманисты и религиозные реформаторы, вслед за Иоганнесом Рейхлином, составившим первую европейскую грамматику иврита, обратились к первоисточнику Ветхого Завета, Библию стали заново переводить с оригинала (М. Лютер) и построчно ее комментировать (Ж. Кальвин). Тогда и зародилась классическая европейская филология, приведшая к постепенному открытию многослойности древних текстов (результатами этих исследований мы не раз пользовались на протяжении нашего труда). Дальше — больше. В XVIII в., после эпохального труда Гиббона «Закат и падение Римской империи», возникла историческая наука. История перестала быть чистой беллетристикой, а стала, хотя бы частично, систематической научной дисциплиной (хотя владение литературным стилем историкам по-прежнему не вредит, и даже является профессиональным показанием). Общественный резонанс исторических исследований уже тогда был закономерно высоким. Достигшая зажиточности европейская культура решила объяснить свои успехи, а заодно и выяснить их происхождение. Так Вавилон стал предметом, о котором образованным эрудитам полагалось знать. Началось восстановление традиции.
В течение Нового Времени Библия и классическая культура существовали параллельно; при этом обращаться к христианским религиозным текстам можно было только с официально утвержденными намерениями. За отступление от них можно было легко сгореть на костре, или, в более вегетарианские времена, угодить на веки вечные в довольно душную камеру. Однако постепенно на Библию стали смотреть как на исторический источник, тем более что отдельные части Ветхого Завета действительно являлись летописными сводами и отрицать это было довольно сложно [694] . В результате Священное Писание привело европейскую мысль на древний Восток. Началось обращение к далекому прошлому, постепенно заманившее ряд искателей приключений к тем холмам, под которыми скрывались остатки великого города. Так реальность столкнулась с легендой. И легенда была по-прежнему очень сильна.
694
К Ветхому Завету было легче подступиться: для христиан его важность уступает Завету Новому. Многие экклесиастические писатели даже считали, что творения отцов церкви, знавших о пришествии Спасителя и Его учении, имеют первенство перед сочинениями дохристианских пророков.
Но настолько черными красками был раскрашен легендарный Вавилон, настолько антихристианским и антиобщественным он должен был казаться, что с течением времени это вызвало неимоверный интерес к Вавилону реальному. Когда же в течение XIX в. влияние церкви ослабло, а структура общества изменилась, — то звезда Вавилона вдруг засияла каким-то новым светом. Ведь ни парижан, ни нью-йоркцев не смущает, что их города называют «Вавилонами». Это слово снова стало в соответствии со смыслом 11-й главы Книги Бытия обозначать великий город — центр мира [695] . Так миф о Вавилоне начал брать реванш у породивших его цивилизаций — на всех фронтах [696] .
695
В фильме «Спаси и сохрани» (1989) сокуровско-флоберовская Эмма просит у лавочника карту Парижа. «Да хоть Вавилона! — отвечает тот. — Или любой другой иностранной столицы».
696
Примерно со второй половины XIX в. различные «вавилонские» термины появляются в европейских языках, возникают в произведениях литературы, музыки, философских штудиях и т. п. (подробнее см.: Zumthor P. Op. cit. P. 15–26; Glassner J.-J. Op. cit. P. 82–87, 199–228).
Все это возникло не на пустом месте — отнюдь! Образ Города затаптывали много веков, а он этому неуклонно и, как мы видим, успешно сопротивлялся. Борьба шла нешуточная, и победить в ней оказалось невозможно. Потому что главной из вавилонских легенд была легенда о плотском пороке, о похоти, о неконтролируемом сексуальном влечении. Ведь сколько ни объясняй людям, какие символы должны стоять за понятием вавилонской блудницы, нормальному человеку при слове «блудница» становится не до символов и учено-философских интерпретаций. Вместо этого он представляет себе вполне определенные вещи (и отнюдь не всегда успевает овладеть оными помыслами, разбив, по приведенному выше примеру, порочных «вавилонских младенцев» своего подсознания). Именно здесь поединок христианской цивилизации с Вавилоном не прекращался ни на день, и вот тут ее ждали всегдашние неудачи, которые она пыталась замаскировать жестокостью, имеющей очень мало общего с Нагорной Проповедью. Эту часть истории культуры никак нельзя оставить без внимания, не говоря уж о том, что до сих пор данная проблема стоит чрезвычайно остро.
Любое «всеобъемлющее» философское учение пытается регламентировать все сферы человеческой активности — полностью и без остатка. Это очень хорошо подметили мыслители XX в., пытавшиеся проникнуть в природу тоталитаризма и оставившие яркие его описания, в том числе и сделанные изнутри. Однако секс — гораздо больше, чем одна из подобных
Мы уже говорили о сексуальном законодательстве иудаизма, о его строгости по сравнению с древними вавилонскими нравами. Сексуальная жизнь греко-римского мира тоже развивалась по своим законам, и нормы ее сильно отличались от иудейских. Поэтому логично, что оппоненты обоих миров, первые христиане, с легкостью приняли сексуальные регламентации иудаизма, но, как подобает идеалистам, решили их «очистить» еще тщательнее. Результатом было запрещение развода: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» {226} , несмотря на оговорку о его возможности в случае прелюбодеяния. Более того, имела место даже рекомендация полного воздержания: «Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано». После чего следует ставшая очень известной фраза, в которой дается определение воздерживающимся от половых сношений аскетам: «Есть скопцы, которые сделали себя сами скопцами для Царства Небесного» [697] .
697
Матф. 19:10–12. Современный феминизм полагает, что Спаситель призывал развратных апостолов к моногамности (напр.: Ranke-Heinemann U. Eunuchs for the Kingdom of Heaven. N. Y., 1990. P. 32–36). Подобная интерпретация может показаться натянутой. Однако, если счесть позднейшей вставкой чересчур детальный и слегка выпадающий из общего стилистического ряда 12-й стих, то получится следующее: Иисус запрещает развод, объясняет отличие своего учения от Закона Моисея (Втор. 24:1–4) ссылкой на еще более «древний закон» (Быт. 2:24), а в конце налагает запрет на повторный брак, что вызывает приведенную выше жалобу апостолов. Интересно, что идентичная форма запрещения развода присутствует в Евангелии от Марка (10:11), вероятно, бывшем источником для Матфея и единодушно считающемся древнейшим из синоптических евангелий. Весьма примечательно запрещение развода для женщин, присутствующее лишь в Map. 10:12 — такую возможность Второзаконие даже не обсуждало. Это, кажется, свидетельствует в пользу известного в литературе предположения, что Марк писал для римской первохристианской общины, по римскому же (и греческому) законодательству женщина могла инициировать развод. Впрочем, не забудем, что именно это сделала, презрев ветхозаветные нормы, виновница смерти Иоанна Крестителя, Иродиада — развелась с первым мужем, Филиппом, и вышла замуж за Ирода Антипу, сына Ирода Великого. Более того, возможность развода по инициативе жены упоминается в элефантинских папирусах, также был обнаружен фрагмент женского разводного письма, датируемый II в. н.э. (Bickerman E. J. Op. cit. P. 40–41). Так что вопрос этот достаточно запутан. Пассаж о запрещении развода мужчинам есть и в Евангелии Луки (16:18) и еще раз у Матфея (5:32). Но «скопцы от Царства Небесного» больше в Новом Завете не упоминаются.
Не известно, являются ли эти слова истинными речениями Иисуса или вложены в его уста Евангелистом. В любом случае, подобная точка зрения была популярна среди ранних христиан, поэтому ее возникновение и обоснование трудно назвать случайным. Логическое завершение данные идеи получили в 1 -м Послании Павла к Коринфянам, где несколько раз указывается, что женившиеся или вышедшие замуж «не согрешат», но «таковые будут иметь скорби по плоти». Поэтому «имеющие жен должны быть, какие имеющие», а «выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше», ибо неженатые и незамужние заботятся «о Господнем», а семейные — «о мирском» {227} . В той же главе еще более ужесточается запрещение развода (хотя все же не окончательное), и, что самое главное, обосновывается разрешение внутрибрачных половых отношений. Оказывается, их приходится терпеть, потому что ничего не поделаешь: «Но в избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление… Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я; Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» [698] . Исторически же многие века наиболее важным продолжал оставаться первый стих данной главы: «Хорошо человеку не касаться женщины» [699] .
698
1 Кор. 7:2–9. Буквально начальные слова можно передать как «вследствие же блуда» или «из-за блуда же» . Кажутся уместными конъектуры СП и других традиционных переводов (King James Bible: «Nevertheless, to avoid fornication»), а также недавнего французского La Nouvellc Traduction: «A cause des inconduites». Другие современные переводы несколько пережимают в желании растолковать текст, например: «Но раз так много разврата, то…» (Письма апостола Павла / Пер., примеч. В. Н. Кузнецовой. М., 1998. С. 43; Радостная Весть. М., 2003. С. 378).
699
Современные переводы заключают эту краеугольнейшую в сексуальной истории христианской цивилизации фразу в кавычки, считая, что Павел цитирует мнение, высказанное ему ранее коринфянами. Такая трактовка возможна, но не очевидна. Почти буквальный перевод оригинала дает (в примечаниях) В. Н. Кузнецова: «Относительно того, что вы мне писали. Лучше мужчине не прикасаться к женщине» (Письма апостола Павла. С. 43). Другие не считают kocA,6v наречием сравнительной степени и переводят попросту: «хорошо». Эта точка зрения более основательна. Так или иначе, Павел с этим положением соглашается, возражая лишь по вопросу его применения в отношении супружеской пары. Но гораздо важнее, что почти две тысячи лет ни о каких кавычках речи и не заходило. Понятно же сказано: «Хорошо не касаться». И точка. А если хорошо не касаться, то, значит, касаться — плохо. Для такого вывода не нужно никакой особенной экзегезы и знания Аристотелевой логики.
Самое интересное, что подробный исторический разбор знаменитого текста заставляет, как минимум, признать, что высказанные в нем максимы не являются директивами для всеобщего пользования и вряд ли задумывались как таковые. Считается, что 1-е Послание к Коринфянам писалось общине, находящейся в ожидании близкого конца света. Не исключено, что подобные мысли тогда отчасти разделял и Павел, по крайней мере в тексте есть определенные на то указания. Оттого многие распоряжения Апостола делались с учетом скорого «Суда Господня». К тому же из текста Послания очевидно, что Павел должен был выступить арбитром при разрешении различных споров внутри коринфской общины. В ней особую силу забрали какие-то аскеты, требовавшие от всей паствы полного воздержания в преддверии неминуемого «дня гнева». Отдельные комментаторы, впрочем, указывают, что некоторые школы аскетизма умудрялись совмещать отвержение брака (и любых узаконенных и стабильных сексуальных отношений) с походами к девам легкого поведения. Похожие ситуации наблюдались в истории человечества и несколько позже. И если принять, что в 6-й главе Послания Павел говорит не о блуде духовном, а всего лишь о плотском, то все рекомендации главы 7-й выглядят совсем по-иному. То, что в коринфской общине кое-кто считал, что создавать семью за считаные месяцы до Страшного Суда не нужно, а для разрядки нервов можно зайти в публичный дом, вполне вероятно. По крайней мере, Апостол не прибегает при обсуждении этого ни к каким особенным аллегориям: «Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: “два будут одна плоть”»{228}.