Легенда о заклятье
Шрифт:
Ночь тревоги.
Ночь смотрела на Иту августовскими звездами. Ветер шелестел в листве сада, сладко пахли маттиолы. Ночные бабочки слетались на свет фонарей. Сад был полон шорохов, смеха, чьего-то легкого дыхания. И на террасе, в полутьме, все любовались ночью.
— Вот час, когда ангелы спускаются на землю…
— И сочиняются стихи…
— И «Грозный» берет на абордаж очередное судно, — с мрачным юмором докончил губернатор. Он только что поужинал и благодушно прикрыл черепашьими веками зеленоватого колера глаза,
— Ах, муженек! — с сердцем воскликнула дона Бьянка. Непонятно было, относится это к пиратам или к безуспешным попыткам красавицы-толстушки заставить мужа похудеть.
— Все так и есть, — сообщил губернатор, с чмоканьем прихлебывая шоколад. — Кстати, о стихах… Помнится, наш юный друг…
— Я не пишу стихов, — резко сказал Рауль.
— Ну тогда спойте! — воскликнули дамы. Кто-то бросился за гитарой.
— Говорят, — перебирая кружева широкой и откровенно прозрачной юбки, шепнула на ухо подруге молоденькая дона Эстрелла, — он владеет гитарой не хуже, чем клинком.
— И сердце ни одной девушки в Ите не может устоять перед ним, — ехидно добавила та, желтолицая из-за больной печени и от того же язвительная. — Поглядим?
Раулю подали инструмент. Он положил пальцы на струны и произнес хриплым, точно чужим, голосом:
— Белинас. Погиб на дуэли пятьдесят лет назад.
Пусть сто вод протекут в реке…
Сто ветров пронижут город насквозь…
Но вечной молитвой на языке:
Избавь меня от любви, господь…
Его глаза потемнели, голос звучал, точно шепот ветра.
Услышь меня, всеблагой, внемли!
В венце из терний и горьких звезд
явись и милость свою яви,
избавь меня от любви, Христос!
Она приходит, как ураган,
сжигает душу, сжигает плоть.
Ее б я залил кровью из ран…
но ты не простишь, всеблагой господь.
Без сожаленья удар приму,
подставлю грудь и паду крестом.
Оставь же чистой душу мою.
Избавь меня от любви, Христос…
Рокот струн оборвался. Они глядели в молчании. Дона Эстрелла плакала. Рауль, задыхаясь, отвел волосы со лба и увидел: вцепившись в резной столбик террасы, глядела на него Анхела Торрес.
Глядела глазами черными, как ночное небо. Потом ее запекшиеся губы шевельнулись:
— Я люблю вас, Хименес…
Он почти бежал, не в силах выдерживать взгляды. А они заговорили о другом.
— Что это вы там о "Грозном?" — вопрошал губернатора дон Паломас.
— Женушка сетовала на мою задержку в департаменте. Так вот, "Грозный…"
Последний месяц пираты были главной темой разговоров для Иты и ее окрестностей, впрочем, как и для всех приморских городов. Этот бич Республики, уничтоженный, согласно флотским реляциям, возникал вновь и вновь. Неуловимые, недосягаемые, пираты захватывали суда, грабили и сжигали береговые поселки, под носом у таможни перехватывали ценные грузы. Особенно славен был корабль Кейворда. Сегодня его видели в Саморе, завтра в Йокасле, а через неделю он уже
В Ите его однако еще не видели. Объясняли это тем, что будто бы именно Ита избрана была для перепродажи грузов; что доверенные люди Кейворда владели тут лавками и складами и даже имели собственные корабли. Но поиски ничего не дали. Все фрахты были тщательно выправлены, снабжены личной подписью губернатора и печатью, и отцам города пришлось отступиться. А зря. В слухах насчет «Грозного» была большая доля истины.
— Надеюсь, «Грозный» не причалил у Трокского маяка? — засмеялся дон Паломас, взбивая букли так, что с них посыпалась пудра. Паломас, второй секретарь морского департамента, был аристократом и модником. Он носил такие узкие панталоны, что в них опасно было садиться, а шпажонка его, говаривали завистники, была короче, чем язык. На беднягу замахали руками.
— Нет, — успокоил губернатор. — Мне пока не докладывали. Впрочем, нам недолго осталось волноваться. Тут нет шпионов? Так вот, в Ломейе наконец-то решили взяться за него всерьез. Готовится ловушка. Галеон, до палубы набитый солдатами. Разумеется, пиратов убедят, что там серебро. Они погонятся, и…
— Их схватят! — не выдержал Валисьенте, длиннокудрый и хорошенький, точно девушка.
Губернатор поморщился — этот мальчишка испортил ему весь эффект.
— А дальше? Дальше? — защебетали дамы.
— Их схватят, — пожал плечами губернатор. — А чтобы дело не сорвалось, за Львиной Горой будет спрятана эскадра.
— А когда назначена охота? — спросила дона Бьянка.
— Я думаю, недели через две, если Господь будет милостив, — отвечал супруг.
"Через две недели?.." Завороженная песней Рауля и растерянная его уходом, Кармела уловила только это да еще "Львиная Гора".
"Уничто-жен?!.." Она шагнула вперед. Все застыли, перепуганные ее видом.
— Дона Анхела, что с вами, голубушка?
— П-простите, ваше сиятельство, — сказала она, заикаясь. — Мне нехорошо. Позвольте…
Она пошатнулась. Дон Паломас подхватил ее.
— Ах, боже мой! — супруга губернатора вскочила. — Деточка! Усадите ее сюда. Вот так. Да осторожнее!
Она и еще две дамы захлопотали над Кармелой.
— Испугалась пиратов, — шепнула подруге дона Эстрелла.
— Да нет, милочка, — снисходительно отозвалась желтолицая язва, — это все наш Хименес.
— О-о?..
Кармела слабой рукой отстранила дону Бьянку, попыталась соединить у ворота расстегнутое платье.
— Мне уже лучше… Благодарю вас… Помогите мне дойти до кареты, дон Паломас.
— Мы вас никуда не отпустим! — воскликнула пухленькая дона Бьянка. Остальные ее поддержали. Но Кармела уже встала. Тогда губернатор тоже поднялся, предложил ей руку и сам повел к карете. Общество двинулось следом. Лакей открыл дверцу, губернатор усадил Кармелу и велел:
— Проводите ее до дома, дон Паломас.
— Нет-нет, не стоит, — поспешно отозвалась она.
Дверца захлопнулась.
Когда освещенные окна губернаторского дворца и гнутая ограда парка остались позади, девушка крикнула из окна кучеру: