Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Не выдай меня, — сказала она.
Уленшпигель быстро вышел, побежал по всем кабачкам и трактирам, оповещая на ухо моряков и солдат:
— Испанцы подходят.
Все бросились к кораблю и, наскоро изготовившись к бою, ждали врага. Уленшпигель сказал Ламме:
— Видишь, там на набережной стоит стройная бабёнка в чёрной юбке с красной оборкой, скрывшая своё лицо под белой накидкой?
— Это мне всё равно, — ответил Ламме, — мне холодно, и я хочу спать.
И, завернувшись с головой в плащ, он точно оглох.
Уленшпигель узнал женщину и крикнул ей с корабля:
— Хочешь с нами?
— С вами хоть в могилу, — ответила она, — но я не могу.
— А хорошо
— Я пела дома и пела бы вне дома, если бы могла. — И, приблизившись к кораблю, она сказала: — Возьми это снадобье для тебя и твоего друга, который спит тогда, когда надо быть на ногах.
И она убежала, крича:
— Ламме, Ламме! Сохрани тебя бог от всего дурного, вернись цел и невредим!
И она открыла лицо.
— Моя жена, моя жена! — кричал Ламме и хотел спрыгнуть на лёд.
— Твоя верная жена, — отвечала она.
И побежала со всех ног.
Ламме чуть было уже не спрыгнул с палубы на лёд, но один солдат удержал его, схватив за плащ. Он кричал, плакал, умолял, чтобы ему позволили уйти. Но профос сказал ему:
— Если ты уйдёшь с корабля, тебя повесят.
Ламме всё-таки хотел броситься на лёд, но один старый гёз удержал его, говоря:
— Сходни мокры, ты промочишь себе ноги.
И Ламме упал на свой зад, безутешно плача и твердя:
— Моя жена, моя жена! Пустите меня к моей жене!
— Ещё увидишься с ней, — сказал Уленшпигель, — она любит тебя, но бога любит больше, чем тебя.
— Чертовка упрямая! — кричал Ламме. — Если она любит бога больше, чем мужа, зачем она является мне такой прелестной и вожделенной. А если она меня любит, то зачем покидает.
— Можешь ты видеть дно в глубоком колодце? — спросил Уленшпигель.
— Горе мне, — стонал Ламме, — я скоро умру.
И, бледный и возбуждённый, он остался на палубе.
Между тем приблизились люди Симонен-Боля с сильной артиллерией.
Они обстреливали корабль, который отвечал им. И ядра их разбили весь лёд кругом. Вечером пошёл тёплый дождь.
Ветер дул с запада, море бурлило подо льдом и поднимало здоровенные льдины, которые сталкивались, поднимались, падали, громоздились друг на друга: и это было небезопасно для корабля, который, едва заря разогнала ночные тучи, поднял свои полотняные крылья, как вольная птица, и поплыл навстречу открытому морю.
Здесь они присоединились к флоту господина де Люме де ла Марк [168] , адмирала Голландии и Зеландии, в качестве главнокомандующего, несшего фонарь на мачте своего корабля.
— Посмотри на него хорошенько, сын мой, — сказал Уленшпигель, — этот тебя не пощадит, если ты вздумаешь, вопреки приказу, уйти с корабля. Слышишь, точно гром, гремит его голос. Смотри, какой он громадный, широкоплечий. Обрати внимание на его длинные руки с крючковатыми ногтями. Посмотри на его глаза, круглые, холодные орлиные глаза, посмотри на его длинную остроконечную бороду, которую он не будет стричь до тех пор, пока не перевешает всех попов и монахов, чтобы отомстить за обоих казнённых графов. Смотри, — он страшен и жесток; он без долгих слов повесит тебя, если ты будешь вечно ныть и визжать: «жена моя».
— Сын мой, — сказал Ламме, — бывает, что о верёвке для ближнего говорит тот, у кого шея уже обвита пеньковым воротником.
— Ты первый его наденешь: таково моё дружеское пожелание, — сказал Уленшпигель.
— Я увижу, как ты, вися на верёвке, высунешь
И им обоим казалось, что они шутят.
В этот день корабль Трелона захватил бискайское судно, нагружённое ртутью, золотым песком, винами и пряностями. И оно было вышелушено и очищено от экипажа и груза, как бычья кость под зубами льва.
В это же время герцог Альба наложил на Нидерланды гнусные и жестокие налоги [169] , обязав всех обывателей, продающих своё движимое и недвижимое имущество, платить тысячу флоринов с десяти тысяч. И налог этот стал постоянным. Все продавцы и покупатели чего бы то ни было вынуждены были платить королю десятую долю продажной цены. И в народе говорили, что товар, перепроданный десять раз в течение недели, целиком достаётся королю.
Так шли к гибели и разрушению торговля и промышленность.
И гёзы взяли Бриль, морскую крепость, которая была названа рассадником свободы.
II
В первые дни мая под ясным небом гордо несся корабль по волнам. Уленшпигель пел:
Пепел Клааса стучит в моё сердце... В нашу страну ворвались палачи. Силу, меч и огонь против нас обратили. Подлых шпионов купили они. Там, где царили мир и любовь, Сеют доносы они, недоверье... Смерть живодёрам! Бей, барабан, Бей, барабан войны! Да здравствуют гёзы! Бей, барабан! Крепость Бриль — в наших руках! Взят и Флиссинген, к Шельде ключ! Милостив бог, — и Камп-Вере наш! Что ж молчали зеландские пушки?.. — Есть у нас порох и пули, Есть и ядра из чугуна... С нами господь! Кто ж устоит против нас? Бей, барабан — барабан войны и победы! Да здравствуют гёзы! Бей, барабан! Меч обнажён. Будь бесстрашным, сердце, Твёрдой, рука! Меч обнажён. Долой десятину — разоренье народа! Смерть палачу! Петлю ворам! Клятвопреступному королю — мятеж! Мы подняли меч за наши права. За очаг наш, за жён и детей Меч обнажён... Бей, барабан! Сердце бесстрашно, рука тверда. Долой десятину! Долой позорную милость! Бей, барабан войны! Бей, барабан, бей!— Да, друзья и братцы, — говорил Уленшпигель, — да, в Антверпене перед ратушей они соорудили великолепный помост, покрытый красным сукном; на нём, точно король, восседает герцог Альба на троне, окружённый своими солдатами и челядью. Когда он хочет благосклонно улыбнуться, он делает кислую рожу. Бей в барабан, зови на войну!
...Вот он дарует милость и прошение. Молчите и слушайте. Его золочёный панцырь сверкает на солнце, главный профос верхом на коне рядом с балдахином; вот глашатай со своими литаврщиками; он читает: прощение всем, за кем нет греха, прочие будут наказаны без пощады.