Легенда об Уленшпигеле
Шрифт:
Послушав своих советников, его святейшее величество установил такой порядок ловли:
Между девятью и десятью его высочество инфанта понесут крестить. Жители Вальядолида, дабы показать, как они счастливы, будут всю ночь на свой счет пировать и веселиться и швырять на Большой площади беднякам свои кровные денежки.
На пяти перекрестках пять больших фонтанов будут за счет города бить до рассвета мощной струею самого лучшего вина. На пяти других перекрестках будут развешаны на деревянных помостах колбаса сервелатная, колбаса ливерная, бычьи языки и всякая прочая снедь — также за счет города.
Вальядолидцы на свои средства воздвигнут по пути следования процессии множество триумфальных арок с эмблемами Мира, Благоденствия, Изобилия, Процветания, а равно и прочих небесных благ, коими ущедрен народ в царствование его святейшего величества.
Наконец, помимо этих мирных арок, будет сооружено еще несколько, на которых необычайно живо будут изображены менее безобидные атрибуты власти, как-то: орлы, львы, копья,
Гильдии свечников было предоставлено право бесплатно изготовить для освещения храма двадцать тысяч с лишним свечей, с тем чтобы огарки поступили в распоряжение капитула [19] .
Что касается прочих расходов, то император, движимый благим желанием не переобременять верных своих подданных, охотно брал эти расходы на себя.
Община уже начала приводить королевский приказ в исполнение, как вдруг из Рима пришли печальные вести. Императорские военачальники — принц Оранский, герцог Алансонский и Фрундсберг [20] — ворвались в святой град [21] и, не щадя ни священников, ни монахов, ни женщин, ни детей, разорили и опустошили церкви, часовни, дома. Святейшего владыку заточили. [22] Грабеж длился уже целую неделю. Обожравшиеся, упившиеся рейтары и ландскнехты [23] , бряцая оружием, шатались по городу, искали кардиналов и кричали, что они им лишнее отрежут и тогда уж, дескать, папой никому из них не бывать [24] . Те, кто привел угрозу свою в исполнение, с важным видом расхаживали по городу, и на шее у них висели четки по двадцать восемь, а то и более, бусинок, каждая величиной с орех и все до единой в крови. Иные улицы превратились в потоки крови, запруженные дочиста обобранными мертвыми телами.
19
В католической церкви коллегия духовных лиц с административными и судебными полномочиями.
20
Принц Оранский — здесь не Вильгельм, один из героев романа Костера, а Филибер (1502—1530), полководец, перешедший от Франциска I к его врагу Карлу V, который одарил его владениями в Нидерландах. После смерти Филибера титул принца Оранского перешел к брату его жены, Рене Нассау-Шалонскому, двоюродному брату Вильгельма. Герцог Алансонский. — По-видимому, Костер по ошибке, называет герцогом Алансонским герцога Бурбонского (1490—1527), бывшего главнокомандующим у Франциска I и переметнувшегося к Карлу V. Фрундсберг Георг фон (1473—1528) — немецкий полководец. В 1527 г. стоял во главе одиннадцатитысячной армии, полученной Карлом V от немецких протестантов, с которыми император временно примирился, рассчитывая на их помощь в войне о папой.
21
…ворвались в святой град… — В мае 1527 г. Рим был взят и разграблен войсками Карла V, которого сложная династическая и военная борьба привела к столкновению с папой Климентом VII, поддерживавшим французского короля Франциска I.
22
Святейшего владыку заточили. — После вторжения войск Карла V в Рим папа Климент VII еще около месяца сопротивлялся, запершись в своей крепости — замке св.Ангела, но был вынужден капитулировать. Карл не торопился выручать папу, и он до осени оставался пленником в руках солдат.
23
Рейтары — наемная кавалерия, появившаяся в XVI в. на смену конным рыцарям, сражавшимся в одиночку. Ландскнехты — немецкие наемные войска (пехота), в XVI в. служившие и за пределами Германии.
24
Скопец не мог быть избран папой.
Поговаривали, что император, нуждаясь в деньгах, вознамерился половить их в крови духовенства, и точно: по договору, заключенному его полководцами со святейшим узником, он отнял у него все крепости и заставил уплатить четыреста тысяч дукатов; впредь же до выполнения всех условий договора его святейшеству надлежало пребывать в заключений.
Со всем тем его величество тяжко скорбел и по сему обстоятельству отменил все торжества, празднества, увеселения и приказал вельможам своим и придворным дамам облечься в траур [25] .
25
…приказал…
И наследного принца понесли крестить в белых пеленках, что есть знак королевского траура.
Вельможи, и придворные дамы решили, что это не к добру.
Все же г-жа кормилица почла за должное показать инфанта вельможам и придворным дамам, дабы они высказали ему свои пожелания и сделали подарки.
Сеньора де ла Сена повесила ему на шею предохраняющий от яда черный камень, по форме и величине напоминавший орех в золотой скорлупке. Г-жа де Шоффад повязала ему на животик шелковинку, а к ней подвесила лесной орех, что содействует пищеварению. Г-н ван дер Стин из Фландрии преподнес ему гентскую колбасу в пять локтей длиной и в поллоктя толщиной, всеподданнейше пожелав его высочеству, чтобы один запах этой колбасы возбуждал в нем охоту к гентскому clauwaert'у [26] : кто, дескать, любит пиво какого-либо города, тот не может питать неприязнь к тамошним пивоварам. Господин конюший, Хайме Кристобаль Кастильский, подарил его высочеству два кусочка зеленой яшмы и высказал пожелание, чтобы тот носил их на своих прелестных ножках, — от этого, мол, он будет быстрее бегать. При сем присутствовавший шут Ян де Папс сказал:
26
сорт пива (флам.)
— Вы бы лучше, сударь, подарили ему трубу Иисуса Навина [27] , чтобы при одном ее звуке от него без оглядки бежали целые города со всеми своими обитателями — мужчинами, женщинами и детьми — и располагались на новом месте. Его высочеству не для чего учиться бегать — ему надо уметь обращать в бегство других.
Неутешная вдова Флориса ван Борселе, который был губернатором Веере в Зеландии, подарила наследнику Филиппу камешек, от которого, как она выразилась, мужчины влюбляются, а женщины сохнут.
27
По библейскому сказанию, стены города Иерихона, осажденного Иисусом Навином, рухнули от звука труб.
Но младенец ревел, как теленок.
Тем временем Клаас вложил в ручки сыну сплетенную из ивовых прутьев погремушку с бубенчиками и стал подкидывать его на ладони, приговаривая:
— Дилинь-дилинь, бубенчики! Носи их на колпачке, человечек! Шутам всегда хорошо живется.
И Уленшпигель смеялся.
8
Клаас поймал большого лосося, и в воскресенье Клаас, Сооткин, Катлина и маленький Уленшпигель его съели, но только Катлина ела, как птичка.
— Кума, — сказал ей Клаас, — разве воздух Фландрии стал до того густ, что тебе достаточно им подышать — и ты уже сыта, точно мяса наелась? Вот бы всем так! Дождь заменял бы похлебку, град — бобы, снег превратился бы в дивное жаркое, и усталые путники замаривали бы им червячка.
Катлина кивнула головой, но в ответ не проронила ни слова.
— Ах ты, бедная кума! — сказал Клаас. — Что ты так закручинилась?
Тут Катлина заговорила, но голос ее звучал глухо:
— Лукавый! — сказала она. — Темная ложится ночь… Чую: он близко… клекчет орлом… Вся дрожа, молюсь пречистой деве — напрасно… Нет для него ни стен, ни оград, ни окон, ни дверей. Всюду проникает, как дух… Я сплю на чердаке… Вот заскрипела лестница, вот он уже подле меня. Обхватил крепкими холодными, как мрамор, руками… Льдяный лик, поцелуи влажные, как снег… Пол колышется, словно челн в бурном море.
— Ходи каждый день в церковь, — молвил Клаас, — и господь наш Иисус Христос отгонит от тебя духа из преисподней.
— А до чего ж он красив! — сказала Катлина.
9
Уленшпигеля отняли от груди, и он рос, как тополек.
Клаас уже не так часто целовал сына — чтоб не избаловать малыша, он, любя его, напускал на себя строгость.
Если Уленшпигель, придя домой, жаловался, что его избили, Клаас давал ему еще колотушку за то, что он не отколотил других, и при таком воспитании Уленшпигель стал настоящим львенком.
Если отца не было дома, Уленшпигель просил у матери лиар на игру.
— Что еще за игра? — ворчала Сооткин. — Сиди дома да вяжи вязанки.
Видя, что дело его не выгорело, Уленшпигель поднимал крик на весь дом, но Сооткин, притворяясь, что ничего не слышит, продолжала перемывать в лохани горшки и миски и отчаянно ими гремела. Уленшпигель — в слезы; тогда нежная мамаша, сбросив личину строгости, подходила к нему, гладила по головке и спрашивала:
— Хватит с тебя денье?
Надобно вам знать, что в денье целых шесть лиаров.